Холодный безлюдный переулок. Покинутый дом.
Будто весь этот разговор приснился.
Захотелось упасть. Лечь. Отдохнуть… И он отправился искать ночлег.
В тесном вестибюле провинциальной гостиницы снова натолкнулся на того низкорослого кощейчика бессмертного из автобуса, и снова этот фрукт в черных очках. На этот раз он стоял, прислонившись худосочной спиной к стене и набирал номер на крошечной мобилке. Через несколько секунд, не стыдясь дежурной и двух других постояльцев, начал подростковым фальцетом:
— Привет, это я… Как это — кто? Крис… Это не голос изменился, это здесь эхо такое, мешают… Ну, Валь, не обижайся… Может, сбой связи из-за погодных условий… Откуда я знаю? Что? На что ты намекаешь, Витрувий недорезанный? Да шутка это, чего ты? Невинная, без намеков… Ну, ты ж у нас и Витрувий, и Корбюзье в одном лице… Тебе лучше знать… Нет, утром начну… Ну, бонжур, покедова… Цитата это, без намеков. Все.
Маленький, плюгавый, и уже «мобилизированный», и уже какую-то там Валю своим противным дискантом поучает…
Тур чуть не плюнул с досады и отвернулся, ища глазами администратора. Нужно заполнить карточку на поселение, что ли?
Темно и глухо. И здесь тоже. Как везде.
И гвоздь в груди разросся до размеров большого ножа. А может, и бетонной сваи. Мужчина в таком состоянии — лишь оболочка, кобура для оружия. Он становится непредсказуемым и опасным. Даже для себя самого.
— Неудачный был этот год, с самой весны неудачный, — неожиданно вздохнула Мария. — Я рада, что он уже заканчивается.
На ее лицо наискосок падал розовый свет от шелкового абажура, а хрупкие пальчики быстро бегали по черно-белым клавишам. Нежными капельками звенел рояль. «Времена года» Чайковского. Прекрасная музыка, уютная гостиная, соблазнительные тонкие руки, прикрытые пышными рукавами! Глядя на нее, Антону хотелось смеяться и подпевать — просто, радостно, без слов.
Но Вера тоже вздохнула:
— Нет, Манечка, началось все еще на Святки. Когда Виталий погиб… Так внезапно и бессмысленно…
Они выглядели почти, как на картине — той, которую написал знаменитый Мурашко. Только сейчас играла одна Мария, бледная и осунувшаяся, особенно это было заметно в сравнении с тем замечательным портретом. А Вера просто сидела рядом и смотрела на ее тонкие ловкие руки.
В печке, покрытой изразцовым кафелем, уютно потрескивали сосновые дрова. Было безветренно, и за окнами нескончаемыми полками падали густые хлопья снега.
Поручик Антон Болгаков, которого здесь звали просто Тошиком, их дальний родственник и одноклассник старшего брата Ивана, лениво роскошествовал на оббитом мягким бархатом диване. Прослужив почти три года в неспокойном Уссурийском крае, он наслаждался теперь домашним уютом и детскими воспоминаниями предновогоднего вечера. Ему было так спокойно и мирно на сердце, так радостно ощущать себя снова дома, в кругу родных, и он собирался сказать что-то мирное, домашнее, например: «Боже, как чудесно, что я застал вас здесь, в Киеве». Или: «Жаль, что Вани до сих пор нет», — но, услышав последнюю фразу девушки, спросил:
— О каком Виталии речь? Из Барвинковцев? Которого выгнали из реального училища?
— О нем самом… Только о мертвых — или хорошее, или…
Антон из писем знал многое, но писали ему чаще не сестры Барвиненко, а другие люди, поэтому он решил слукавить, ему хотелось услышать обо всем еще раз, именно от них, и он спросил:
— И как же внезапно и бессмысленно он погиб, Виталий?
Маня перестала играть, и сразу слышнее и отчетливее стало тиканье часов, и ощутимее волны истомного тепла от печи, и неповторимый аромат елки, вина и женских духов.
Она еще раз не по-новогоднему вздохнула и промолвила печально:
— Сначала он безобразно напился и обидел Верусю.
— Да, — быстро прибавила Вера. — Я сначала очень обиделась, даже не захотела ехать с колядниками. А потом, когда узнала, что он… Он упал из саней, прямо под полозья, и следующая тройка добила беднягу копытами.
— А в конце зимы утонула его сестра. На наших глазах. Мы катались на коньках. На речке. Она отъехала дальше от нас и провалилась в прорубь. Сначала ее было видно, она пыталась схватиться за краешек льда. Потом руки соскользнули, и она ушла под воду. Пока мы добежали, ее затянуло течением под лед… — Маня машинально наматывала на пальцы свои длинные жемчужные бусы и смотрела отрешенным взглядом, будто снова видела ту темную воду, зловеще плескавшуюся возле самых ног. В тени густых ресниц ее глаза казались чернее обычного. — Ты, наверное, об этом не знал, Тошик, но она очень нравилась нашему Ване. Он думал ее сватать…
— Это правда, что она эсеркой была?
— Лиза? Рэволюционэрка? — Маня улыбнулась и покачала головой. — Нет, просто она оригинальничала очень. Во всем. Поэтому и нашему папе не нравилась…
— И мне, и тебе тоже, — добавила Вера.
— Нет, я как раз к ней лучше всех относилась.
— Особенно к ее папироскам!
— Ну, это она просто артисткам подражала и поэтессам всяким.
— Да, строила из себя вторую Ермолову… Нет, Комиссаржевскую, это ж был ее кумир, ее икона…
— Не надо, Вера…
— Но Виталий-то уж точно социалист был, — увел сестер от начинающегося спора Тошик.
— Он и не скрывал этого, — согласилась Вера.
— Или просто играл в социалиста, — не сдавалась Мария.
— А я слышал, что они оба были революционеры, только Виталий легальный был социалист, а Лиза — нелегальная…
— Лиза — подпольщица? Да она в жизни ни одного секрета не имела: у нее что в голове, то и на языке!
— Ты считаешь — это хорошо?
— Что хорошо? Не уметь держать язык за зубами? Только какое это имеет значение — что я думаю и как к ней относилась? Брату она очень нравилась.
— Они были совсем не пара. — Вера встала и подошла к окну. Зябко обняла себя за плечи. Модные пышные рукава стягивались чуть ниже локтя узкими кружевными манжетами. С шеи свисала длинная золотая цепочка с медальоном, раскрывающаяся крышечка его была заперта остроумным устройством, верно хранящим тайны владелицы. — Ветер начинается… Метет… И снег такой глубокий. Едва ли мы сегодня дождемся Ваню и Василая.
— Кто такой Василий? — по-иезуитски хитро поинтересовался Антон.
— Я же говорила: жених Манечки.
— Ты говорила — Григорий.
Вера вышла на середину комнаты, ярко освещенную роскошной многосвечной люстрой, в которой горел не обычный огонь, а только недавно появившееся в городах электричество:
