Таким образом женщины вступали в контакт с загробным миром, со смертью и разложением, но при этом одновременно присутствовала идея сексуальности и плодородия: фаллосы, змеи, ель. Миф объясняет принесение в жертву свиньи похищением Коры: когда дочь Деметры исчезла под землей, вместе с ней разверзшаяся бездна поглотила и свиней пастуха Эвбулея21. Деметра во время поисков дочери учредила Фесмофории22; свадьба со смертью воспроизводилась в жертвоприношении. Деметра, Кора, Зевс Эвбулей почитались вместе в круге празднования Фесмофорий23.
То, что «возлагают», по-гречески может быть названо словом thesmos; останки, о которых говорилось, женщины «несли» из ям на алтари, но и новые дары они опять же «несли» к ямам. Фесмофории изображались в виде женщины, несущей на голове закрытую корзину24. Отталкиваясь от этого, очевидно, и следует толковать название праздника25, по которому затем и сами богини (одна Деметра или вдвоем с Корой) именовались «Thesmophoros».
Второй день, середина праздника, назывался «nesteia», «пост». Женщины проводили его уединенно, подле богини; без столов и стульев, они готовили себе на голой земле ложе, беря для этого ветки ивы или другие растения, которым приписывалось свойство подавлять любовное желание26. Настроение было мрачное27, соответствующее печали Деметры поели похищения Коры; венков не надевали28. Считалось также, что женщины «подражают древней жизни»29, первобытному состоянию, предшествовавшему изобретению культуры. На третий день или в ночь перед тем пост, наконец, завершался жертвоприношениями и обильной мясной трапезой30. В Афинах при этом было принято призывать Каллигению, Kalligeneia, богиню «прекрасного рождения»31; видимо она, так же как и «Вскармливающая юношей», Kurotrophos32, существовала лишь в ритуале и не отождествлялась ни с каким из мифологических, олимпийских божеств.
Женский праздник имел еще два аспекта, хотя их статус не вполне ясен: обеденный и кровавый. Женщины упражнялись в непристойных речах, aischrologia33; видимо, они разделялись на группы и выступали друг против друга, однако, должно быть существовали случаи, когда взаимными оскорблениями обменивались мужчины и женщины. Здесь — исток ямба, iambos, в смысле «насмешливого стихотворения»34; Баубо, рассмешившая богиню наготой, связывалась с Фесмофориями35. Как свидетельствует один поздний источник, женщины поклонялись изображению лона36. В Сицилии выпекали пироги такой формы и, судя по всему, ели их также и вне праздничного ритуала37. Фаллосы из теста, сопровождавшие жертвоприношение поросенка, служили хорошим дополнением. И все же, хотя это и находится в кажущемся противоречии с названными реалиями, еще до начала праздника выставлялось требование сексуального воздержания, которое подкреплялось затем особой подстилкой38; Деметра и ее дочь подчеркнуто именовались «священно-чистыми», hagne thea39; жрицы Деметры не должны были вступать в брак40. При этом воздержание со своей стороны является подготовкой к противоположному, приближающей момент зачатия и рождения, как пост предваряет жертвенную трапезу. Возбужденному состоянию, в которое приводит пост, вполне подходит обсценность; реальная удаленность от мужчин компенсировалась воображением, находя выход в словах и образах, пока наконец праздник не заканчивался под знаком Каллигении.
Враждебность по отношенщо к мужчинам также приобретала в фантазиях преувеличенные, жуткие формы. Рассказывалось, что на празднике в Кирене женщины-«мясники» с украшенными цветами лицами, с мечами в руках, кастрировали мужчину, который хотел подглядеть за ними — самого царя Батта41; предводитель мессенцев Аристомен, когда он подошел слишком близко к женщинам, справлявшим Фесмо-фории, был обращен в бегство жертвенными ножами, вертелами для жарки мяса и факелами, и схвачен42; в комедии Аристофана такому шпиону приходится не лучше. Геродот43 рассказывает, Фесмофории будто бы были принесены в Грецию из Египта Данаидами, то есть известными убийцами мужчин, которые, впрочем, в то же время открыли иточники Арголиды. Доподлинно известно, что женщины на Фес-мофориях ели зерна граната, темно-красный сок которых всегда ассоциировался с кровью; если такое зерно падало на землю, оно принадлежало мертвым44. Это связывало женщин с кровью и смертью; Деметре тоже была присуща не одна только пассивная печаль, но еще и активный гнев, требующий жертв.
Различные действия со сгнившими останками поросят, предпринимавшиеся в видах хорошего урожая — самый очевидный пример сельскохозяйственной магии в греческой религии: «носители плодородия», «напитанные силами земли», «применялись для нового сева в качестве колдовского средства, дающего плодородие» — так это было сформулировано Людвигом Дойбнером45. Безусловно, в основе здесь лежит нечто очень древнее; находки, относящиеся к раннему неолиту, уже указывают на существование связи между зерном и свиньей46. Бросается в глаза, что обряды, о которых идет речь, никак не отражены в мифе, что на месте «гомеровских», антропоморфных богов появляются функциональные имена, как, например, «Kalligeneia». Аттический месяц Пианопсион был месяцем сева. В то же время, праздник мог справляться и на два месяца раньше (так это было, к примеру, в Фивах и на Делосе47): в этом случае, впрочем, увязка с севом предстает чем-то, не имеющим решающего значения. Не удались также попытки вывести особое отношение женщин к Деметре из восстанавливаемой ранней формы земледелия48. Фесмофории выполняли сельскохозяйственные функции, но праздник со всеми его особенностями нельзя объяснить, исходя лишь из этого.
Подойти к проблеме совсем иначе попытался Карл Кереньи49, когда сравнил уединение женщин в зловещей, кровавой, сексуальной атмосфере с имевшими место в некоторых примитивных культурах менструальными табу. Это неожиданное сопоставление, впрочем, не следует понимать в том смысле, что в «доисторическую» эпоху будто бы существовал биологический феномен коллективной менструации; однако, чувства и поведение, сопутствующие месячным, вполне могли послужить моделью для ритуала ежегоднего праздника, благодаря которому женщины утверждали себя в своей собственной, закрытой для мужчин, особости.
Таким образом, ядром остается разрыв семейных уз, разделение полов, конституирование женского союза; по меньшей мере раз в году женщины демонстрировали свою самостоятельность, свою ответственность и значимость для плодовитости общины и плодородия возделываемой земли. Именно то, что под сомнение ставились вещи, считавшиеся сами собой разумеющимися, укрепляло преемственность. При этом Фесмофории с их серьезным, мрачным, «чистым» характером находились в известной оппозиции к празднику Адониса50, во время которого женщины по-другому вырывались из жестких рамок своего обычного существования, когда все определяла атмосфера соблазна и страсти, физической привлекательности и диких криков; частный культ, несший отпечаток восточного влияния, давал гораздо больше простора проявлениям индивидуальности, чем полисный праздник, делавший акцент скорее на сплоченности женщин, выполняющих одну и ту же роль.
