Луиза чувствовала, что что-то сильно угнетает его. И однажды она спросила:
— Что с тобой происходит после поездки в Австрию? Ты что… вляпался в какую-то грязную историю?.. Если это так, то почему бы не облегчить себе душу и не высказать все, что в ней накопилось? Раньше ты охотно делился со мной своими мыслями и секретами, а теперь, после Вены, словно забрался в раковину и окружил себя непробиваемой оболочкой. Меня это очень беспокоит. Я впервые почувствовала, что ты не доверяешь мне…
Теодоро внимательно смотрел на нее и думал: «До чего же она все же хороша! И умница большая. А интеллигентность и поразительная скромность ее всегда удивляла многих…»
— Почему ты молчишь, ничего не говоришь? — отвлекла она мужа от тихого, бессмысленного созерцания.
Теодоро обнял ее, поцеловал в лоб и, включив громкость радиоприемника на полную катушку, начал рассказывать о своей встрече в Австрии с полковником Ширяевым и о прощальном письме на ее имя.
Закончив свой рассказ, он спросил Луизу:
— Теперь ты понимаешь, почему я был все это время сам не свой?
В конец сбитая с толку и ошарашенная рассказом мужа, Луиза шепотом ответила:
— Сердце никак не хочет понимать тебя… Ну как ты мог согласиться с предложением Центра? Больше всего удивляет меня: зачем в чужой стране зажигать пожар, в котором сгоришь сам?
— Чему быть, того не миновать, — с тревогой в голосе ответил Теодоро. — Если бы я сразу отверг предложение Москвы, всё могло бы обернуться гораздо хуже. Я как подумаю обо всем этом, так все больше начинаю убеждаться в том, как чертовски трудно жить и работать разведчику в чужой стране, в чужой среде. Но ничего не поделаешь, нужно жить и выживать. С детства мне внушали, что судьба каждого человека уже предопределена от рождения и до последнего дыхания. И поэтому пока я жив, будем надеяться на лучшее…
Говоря это, Теодоро был как натянутая струна: прислушивался к собственному голосу — где нужно понижал его или повышал. У него, как и у любого дипломата, был отлично подвешен язык.
— Сейчас я, конечно, сожалею, что допустил грубую ошибку, что хоть и сопротивлялся я Ширяеву, но все же сдался, — продолжал он глухим, бесцветным голосом. — И потому душа моя с того времени болит только из-за того, что победило тогда черное дело, замышляемое Москвой.
Луиза с сочувствием и любовью смотрела на мужа: короткая стрижка, седеющий его бобрик, изящная одежда, всегда начищенные до блеска туфли — все это придавало его облику особый мужской шарм.
— Это хорошо, что ты, наконец-то, начал признавать свои ошибки и каяться, — задумчиво заговорила она. — Нельзя, Тед, быть наивным в разведке и допускать ошибки, которые могут повлечь за собой человеческие жертвы. Хорошо еще, что ты вот сейчас раскаиваешься за несовершенное еще преступление. Раскаяние — это одно из великих достижений в истории человеческого духа. Раскаяние — это вечная и неизбывная забота человеческого духа о самом себе. Человек не может быть человеком без раскаяния и без того потрясения и прозрения, которые достигаются через осознание вины в действиях или в помыслах. Никому, кроме человека, не дано раскаиваться.
— Спасибо, Луиза, за хорошую лекцию по философии.
— Спасибо не спасибо, но ты у них теперь на крючке. Не зря они заставили тебя написать прощальное письмо…
— Не беспокойся, Луиза, птичка упорхнет своевременно. У меня есть надежда отойти от участия в операции «Стервятник».
— Каким образом?
— Для отхода от выполнения их задания у меня есть тоже, как и у них, три варианта. Во-первых, я могу сообщить в Центр о том, что у меня нет оснований для встречи с объектом покушения. Во-вторых, что я обнаружил в Белграде постоянно ведущуюся за мной усиленную слежку югославской контрразведки и потому появляться мне там какое-то время нежелательно. И, наконец, в-третьих, что охрана Тито не допускает меня к нему и отправляет теперь в МИД для решения интересующих Коста-Рику вопросов. То есть я могу обоснованно оттягивать исполнение операции с моим участием…
— Это, конечно, хорошо. В конце концов, мы можем ведь и упорхнуть в Мексику, — спокойным тоном присовокупила Луиза. — У моего дяди Хосе Араухо в полиции Мехико есть свои люди, которые помогут тебе оперативно оформить политическое убежище.
— Нет, дорогая моя, на этот предательский шаг я никогда уже не пойду! При любых обстоятельствах я останусь здесь или вернусь только в Россию… Если она примет меня. А вообще-то я все чаще замечаю, что в жизни каждого человека есть хорошее и плохое, добро и зло. Эти философские категории всегда уравновешивают друг друга. Поэтому я с пониманием отношусь к принципу морской тельняшки, когда после полосы удач и везения наступает черная полоса. И вот теперь у меня идет эта полоса испытаний на прочность. И так вся наша жизнь — это работа на износ и борьба за свои идеалы, за идеи гуманизма. Таков был и есть путь человека к самому себе, к бесконечному совершенству духа в самом себе и в конечном итоге путь к смерти…
Поморщившись, Луиза с упреком произнесла в ответ:
— Подумал бы лучше над тем, как меньше волновать меня и… — Она указала на свой выпуклый животик. — И нашего будущего ребенка. А умереть или погибнуть ты не бойся. Опасайся сгинуть, ничего после себя не оставив.
Последняя фраза жены прозвучала так неожиданно, что Теодоро даже не нашелся что ответить ей.
— Не беспокойся, Луиза, так просто я не сгину. Я еще кое-что в своей жизни сделаю.
— В этом я не сомневаюсь. Ты же у меня незаурядный человек. — Она мило улыбнулась ему.
Теодоро долго задумчиво смотрел на жену. Он не мог отделаться от ощущения, что каждый раз он словно открывал для себя Луизу заново, что каждый раз как бы сталкивался с новым для себя человеком. Это и смущало его, и ставило в тупик, и в то же время привлекало и притягивало. Иосиф не мыслил жизни без нее, любил ее за всё, особенно за те удивительные переходы при мелких ссорах, когда она, чтобы не доводить дело до скандалов, разряжала ситуацию милой, необыкновенно доброй, одной из тех обаятельных и заразительных улыбок, на которые невозможно было не ответить мягкой, спокойной улыбкой.
— Я очень сожалею, Луиза, — начал он после долгой паузы, — что тебе пришлось волноваться при моем рассказе о венской встрече с представителем Центра. Вообще-то говоря, я не должен был посвящать тебя в эти дела, поскольку они являются особо важной государственной тайной. Как видишь, я долго и мучительно оберегал эту тайну, но сегодня решился раскрыть ее, потому что сильно переживал из-за того, что написал на твое имя письмо. Теперь оно находится у них, в Москве. О существовании его ты никогда бы не узнала от них.
— Ты уверен в этом?
— Да. Потому что мое письмо к тебе прикрывает задницу МГБ в случае убийства Тито и возникновения международного скандала, нежелательного для Сталина.
Она смотрела на мужа долгим задумчивым взглядом, потом неожиданно спросила:
