Павлов тоже встал.
— Вижу, Иосиф, ты сильно обиделся на разведку.
— На разведку — нет, я ей благодарен за то, что она сделала меня таким, какой я есть сейчас. А вот на ее руководителей появилась обида. Мне жаль, что в ее руководстве есть люди, которые завидуют чужим успехам. Это не делает им чести. И хотя вы лично считаете меня асом, я сейчас убедился, что асом быть опасно. Ас всегда между двух огней. Его бьют и свои, и чужие. Чужие бьют, потому что слишком опасен, а свои — чтоб не выпендривался и не вылезал вперед всех. Да, лучше всего быть средненьким. Так оно спокойнее…
Понимая, что уже отрезан от всего, с чем была связана его жизнь и работа в странах Латинской Америки и Европы, и что никаких теперь дел с разведкой у него не будет, Иосиф, не обращая внимания на Павлова, словно его и не было в комнате, молча направился к выходу.
— Куда же ты, Иосиф? — окликнул его Павлов. — Подписку-то забыл написать?
Григулевич остановился, повернулся и, наморщив лоб, несколько секунд смотрел сквозь Павлова, потом спросил:
— Что я должен написать?
Павлов подал ему чистый лист бумаги.
— Что никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не будешь никому рассказывать о своей работе за кордоном.
Скептически приподняв бровь, Иосиф неохотно вернулся к столу.
— Ну вот, опять мне придется оглядываться всю оставшуюся жизнь. Даже и на «гражданке» вы загоняете меня снова под панцирь секретности, не даете мне стать свободным человеком.
— Перестань, Иосиф. Свободу у тебя никто не отнимает. Живи, твори и не обращай ни на что внимания… Реализовывай свой талант в полной мере. А если тебе будет трудно и потребуется в чем-то помощь, — с грустью в голосе продолжал Павлов, — то помни всегда, что у тебя есть друзья в разведке.
При этих словах Иосиф саркастически улыбнулся и сказал:
— Это при большом успехе всегда много друзей, а при неприятностях и неурядицах их не сразу найдешь.
Павлов видел и понимал, что Григулевич только бодрится, старается не подавать виду и потому делает улыбающееся лицо, когда на душе скребли кошки. Иосифу действительно было трудно переносить жестокую несправедливость отлучения от разведки, но он умел держать себя в руках.
Написав все, что требовал Павлов, Иосиф в сердцах отодвинул от себя подписку и с возгласом «Все! Аминь!» вышел из-за стола, приговаривая:
— М-да! Я-то думал, что нам с Лаурой дадут еще лет десять поработать в разведке… Ан нет, по чьей-то сумасбродной воле мы оказались всего лишь ненужным отработанным материалом.
В горле у Григулевича так пересохло, что голос его стал ломким. Да и на душе было неспокойно: что он теперь скажет Лауре?
Павлов, словно угадав его мысли, начал успокаивать:
— Не принимай близко к сердцу, Иосиф, со временем все образумится и станет на свои места. — Он старался говорить сочувственным голосом, но слова не шли мягкой ласковостью, они то и дело дробились и дрожали от его искреннего сожаления, что из разведки уходил сравнительно молодой еще классный и неповторимый нелегал, перед которым «многие из нас, можно сказать, сущие карлики». — Поверь мне, Иосиф, все у тебя сложится так, как ты захочешь! Ты же везучий человек! Ну а если будут какие-то проблемы, дай мне знать.
— Проблемы? Таких проблем, которые теперь возникнут у меня, вам не решить, Виталий Григорьевич, — ответил Иосиф, не глядя на Павлова. Потом добавил, возможно для самого себя: — Не хочу я больше ни о чем говорить и ничего слушать.
Павлов быстро подошел к нему, крепко сжал его руку и не отпускал ее до тех пор, пока не почувствовал ответное его пожатие.
* * *
Непредвиденное отстранение от работы в разведке Иосиф переживал так сильно, что несколько дней ничего не мог делать, ни к чему не прикасался в квартире и не выходил из дома. Переживания его усиливались еще и от бесконечных упреков жены, что он, несмотря на все ее уговоры еще там, в Италии, поехать после окончания служебной загранкомандировки на ее родину в Мехико, настоял на своем — только в Москву!
— И что мы имеем теперь? — продолжала она пилить его с утра до ночи. — Остались без средств к существованию. Вот так отблагодарила твоя Родина за все то, что ты сделал для нее за время долгой, рискованной и опасной работы за кордоном. Твоя работа в разведке в конечном итоге закончилась ничем.
— Ну почему же ничем? — возмутился Иосиф. — Я забрался, можно сказать, на самую вершину своего успеха! Попал в политическую элиту Коста-Рики. Был послом в трех государствах Европы. Мог бы стать и министром иностранных дел Коста-Рики, но не стал им по своей воле… Я отказался от этого высокого дипломатического ранга во имя дальнейшей работы в советской разведке. Ты же видела и знаешь, как я работал тогда. Но кого-то здесь, в Москве, мои достижения стали, очевидно, раздражать, следствие этого — несправедливое увольнение. Ничем другим объяснить свою отставку я не могу. Мне, конечно, досадно и обидно, что все так абсурдно получилось. А ведь я строил большие планы на будущее, мне очень хотелось поработать еще в Испании…
— Это хорошо, что ты строил какие-то планы, — прервала его Лаура. — Кто не строит планы, тот не живет, а просто существует.
Она смотрела не него сочувственным взглядом, глубоко переживая свое и его отстранение от работы в разведке. От такого неожиданного поворота в жизни черты лица ее, некогда красивого и доброго, как-то сразу заострились, и хотя она и раньше была не особенно улыбчивой, но теперь она стала еще строже.
— После разговора с Павловым, — продолжал тем временем Иосиф, — в душе у меня будто образовалась черная дыра, а в сердце засела острая игла, не дающая мне покоя…
— Так тебе и надо за то, что не послушался меня тогда в Италии. Господи, что же теперь будет с нами? — жалобно вдруг обронила она и перекрестилась.
— Все будет нормально, — утешал он ее. — Я не вижу оснований, чтобы из-за увольнения рвать волосы на голове. Жить можно и нужно при любых условиях. Мы с тобой уже не раз доказывали это, преодолевая более тяжелые испытания, которые выпадали нам в странах Латинской Америки. А то, что мы оказались вне разведки, надо воспринимать не как трагедию, а как недоразумение, с которым нужно смириться и сохранять свое достоинство, спокойствие и трезвую голову. Надо просто переждать какое-то время… А потом…
Тут Иосиф запнулся и надолго умолк: он думал о том, что теперь его высшая цель — сделать все возможное и невозможное для счастливой и спокойной жизни семьи.
— Почему ты долго молчишь? — забеспокоилась Лаура. — И вообще, когда ты над чем-то глубоко задумываешься, твои глаза и лицо сильно меняются. Вот сейчас ты кажешься мне совсем другим человеком.
— Да, Лаура, — откликнулся он тихим голосом. — После состоявшегося разговора с Павловым я стал другим человеком, что-то во мне умерло. Наверно, это связано с тем, что я рассчитался с прошлым, и теперь нам надо двигаться вперед совершенно другим путем, чем в разведке. Сейчас уже не прошлое, а настоящее будет иметь большое значение. И, разумеется, будущее… Никаких перевоплощений и других ролей у нас впредь не будет. Не будет риска и опасений оказаться разоблаченными и арестованными, чего ты больше всего боялась там, за кордоном.
