То, что он молчал и улыбался, раздражало Григулевича. Какая-то незавершенность разговора все время оставалась.
Чувствуя, как Иосиф смотрит на него, Шитов примирительно сказал:
— Все равно уже ничего не изменить.
— Изменить можно многое, но это будет зависеть от того, как быстро мы сможем понять необходимость этих изменений.
— В этом я согласен с тобой… Но не получится ли так, что эти изменения натворят еще больше беды?
— Этого не произойдет, если их будут проводить талантливые, порядочные и свободные люди.
Шитов кивнул:
— И с этим я, пожалуй, соглашусь с тобой.
«Собственно говоря, — подумал Григулевич, — это то, что нужно было мне, чего я и добивался от тебя». И слегка уставшим голосом, разливая коньяк в рюмки, сказал:
— Я вообще люблю свободных людей, открыто выражающих свое мнение и преданных главному делу. Им нечего терять и делить. Таких людей, к сожалению, мало на Земле, и потому они очень ценны.
— А мы с тобой уже ничего не стоим, — без малейшего сожаления произнес Александр Иванович.
— Не знаю, не знаю, — развел руками Григулевич. — Для разведки я по-прежнему, наверно, очень много стою, неизмеримо больше, чем для науки. Но для себя самого я стою ровно столько же, сколько год и десять лет назад. И для Лауры моя цена, надо полагать, тоже ни чуточки не изменилась. Это, между прочим, придает мне дополнительные силы, несмотря на то что всё подвластно времени. Весь вопрос в том, насколько сознаем мы его повеления. Но когда такому человеку, как Александр Иванович, за шестьдесят, то, конечно, ему пора отказываться от честолюбивых намерений изменить мир.
Повергнув собеседника в смятение, Григулевич загадочно улыбнулся и замолчал.
— А вот тут я с тобой не согласен! — воскликнул Шитов. — Да, мне сейчас за шестьдесят, но я же вот получил опять должность посла в Малагасийскую Республику и отправляюсь туда как раз изменять мир к лучшему.
— Вот за это мы и выпьем с тобой! За удачную твою миссию! За то, чтобы и там тебя услышали и правильно поняли!
— А я хочу пожелать, чтобы ты был всегда в фаворе у дирекции своего института и президента Академии наук СССР!
С неподдельным блаженством Григулевич выпил коньяк до дна и, закусив куском осетрины, проговорил:
— До звания академика мы тоже скоро доберемся. Дайте только срок… Сейчас идет, как вам известно, повальное увлечение наукой. Это, конечно, хорошо. Перед выходом на работу я часто рассматриваю себя в зеркале и думаю: кто же я на самом деле? Разведчик или ученый? Писатель или, как пишут обо мне в газетах, редактор-публицист?..
— Тебя, Иосиф, пресса воспринимает как серьезного литератора, как редактора и как талантливого ученого. Ты сделал себе имя и в науке, и в литературе, и в журналистике. Твой творческий потенциал неиссякаем, а главное — ты умеешь правильно распорядиться им. Но, к сожалению, многие не знают и представить себе не могут, что Григулевич был блистательным разведчиком-нелегалом, заслужившим за результативную работу за границей два высоких ордена. И, я считаю, прав был Лев Иванович Воробьев, когда поднимал вопрос перед руководством ПГУ о присвоении тебе звания Героя Советского Союза…
— Может быть, это и так… Скажу тебе откровенно, мне не стыдно за свою жизнь ни перед самим собой, ни перед страной, ни перед советским народом. А в отношении наград могу сказать тебе следующее: в разведке наградами хвастать было не принято. Но для меня, теперь уже старика, они как знамя. В них мой труд, смелость и риск, пот и кровь моя. Но не ради них я служил тогда в разведке…
Они проговорили целый вечер, до самой полуночи. Когда Шитов начал собираться уходить, Иосиф Ромуальдович предложил ему остаться до утра, но тот отказался:
— Не беспокойся обо мне, Иосиф, сейчас вызову дежурную машину МИДа и через полчаса буду уже дома. Что я хотел бы сказать на прощание перед отъездом к новому месту службы? — Тут он перешел на испанский язык, чтобы поняла и Лаура. — Мне грустно расставаться с вами… Я правду говорю… Я люблю вас, дорогие мои друзья… Я вас люблю, уважаю и очень высоко ценю.
С этими словами Шитов взял подаренные книги и направился к столику с телефоном. Позвонив дежурному МИДа, он хотел что-то сказать Иосифу, но тот опередил его:
— Спасибо тебе, Саша, за добрые слова. Удачи и тебе на новом месте!
— Я уверен, что ты, Иосиф, несмотря на свои шестьдесят лет, сумеешь еще в этой жизни сделать очень многое. Особенно в науке.
* * *
Счастливая фортуна профессора Григулевича катила дальше свое колесо. За большой вклад в историческую науку ему было присвоено звание заслуженного деятеля науки, а затем вручен орден Дружбы народов. После признания в Советском Союзе научных заслуг Григулевича латиноамериканские страны словно по мановению дирижерской палочки тоже стали награждать его за укрепление дружбы и в знак признания особых заслуг перед мировой наукой. Первый орден Иосиф Ромуальдович получил от Республики Венесуэла, а затем они последовали из других стран. Его начали избирать почетным членом разных иностранных ассоциаций, научных институтов и национальных академий.
По рекомендации директора Института этнографии Академии наук СССР известного в мире ученого Юлиана Бромлея доктор Григулевич подал свою кандидатуру на конкурс в члены-корреспонденты АН СССР. Однако при первом тайном голосовании ему набросали немало «черных шаров». На следующий год при второй попытке академики снова «прокатили» его. Выведав, кто голосует против, Иосиф Ромуальдович решил пойти на хитрость: одному академику, голосовавшему «против», помог пристроить родственницу в аспирантуру своего института, второму — вложил в карман конверт с деньгами, третьему — накануне голосования завез прямо домой ящик коньяка, а остальным — по ящику «Киндзмараули» или «Хванчкары». Так через четыре года, с третьего захода, профессор Иосиф Григулевич стал член-корреспондентом Академии наук.
Переполненный честолюбивыми планами стать и академиком, Иосиф Ромуальдович продолжал усердно заниматься научной деятельностью, читать в МГИМО лекции по страноведению, писать книги и статьи для общественно-политических и научных журналов, главным редактором которых он являлся. Все это требовало больших умственных затрат и нервного напряжения. Работать на износ, — в сутки по двадцать часов, — да еще в возрасте, когда человеку уже под семьдесят, становилось все труднее и труднее: организм уже не выдерживал и начал давать сбои.
В семьдесят три года он с трудом передвигал ноги, перестал встречаться с друзьями в городе и отказался от должностей главного редактора ряда журналов, вице-президентства обществ дружбы с Кубой, Мексикой и Венесуэлой, а также различных комитетов защиты мира и солидарности со странами Азии и Африки. И хотя он перестал бывать в городе, друзья и ученики не забывали Григулевичей: они посещали Лауру и Иосифа в дни их рождения и во все советские праздники. А в день семидесятилетия Октябрьской революции бывших разведчиков-нелегалов приехал поздравить с праздником заместитель начальника ПГУ КГБ СССР. Он подарил Григулевичам японский телевизор с большим экраном. Лаура тут же приготовила чай, подала на стол сливочное масло, мед и маленькие московские булочки. Приехавший с генералом полковник Виктор Кириллович Кедес помог Иосифу Ромуальдовичу подняться из постели и сесть за стол. Пораженный страшным недугом, он знал, что жить ему осталось недолго.
