Сергей снял бейсболку, присаживаясь за мой столик. Мамино: Сереженька, мужчина в помещении не носит головного убора. В разговоре с женщиной шляпа на голове просто преступление. Хороший мальчик, усвоил уроки. Он был лыс, нынче лысые в моде. Пробивающийся бордюрчик волос на черепе свидетельствовал, что при другой моде он имел бы прическу «озеро в лесу».
Сергей что-то моросил. Не воспримите как бестактность, не примите за назойливость, надеюсь, я не нарушил вашей приватности, но вы так мечтательно улыбались – бла-бла-бла, тра-та-та. Ишь, какой культурный, а когда-то мы ему внушали, что душ надо принимать каждый день, а не только по субботам мыться.
Я рассматривала Сергея, не таясь, пристально и предметно. Что можно было расценивать, как мою благосклонность к его флирту. Данька в старости будет на него похож? Да и пусть будет. Живот убрать – вполне интересный мужчина. Тем более что лысина сыну не грозит, у него моя шевелюра.
Маша, дразня Даньку, потешалась, а он – за чистую монету.
– Ты, Данька, жмот! Жадина-говядина, пустая шоколадина!
– Я жадина? Скажи, нет, ты скажи, когда я жадничал? Когда я тебе на ХЗЧТ (хрен-знает-что-такое) отказывал?
– Тогда почему у нашей дочери не твои кудри?
Вспомнив, я рассмеялась. Очевидно, не к месту.
– Только спросил ваше имя, – удивился Сергей. – Разве это смешно?
– Имя у меня самое обыкновенное. Как, вероятно, и ваше.
– Но вы необыкновенная девушка!
– Даже не представляете, насколько.
– Я же просто доктор наук, физик.
Конечно! Просто доктор наук, снимающий девушек невдалеке от места жительства. Жена на дачу уехала?
Вынув из кошелька тысячу рублей, подсунув их под блюдце, – для официанта, я поднялась.
Дала возможность меня рассмотреть, оценить, восхититься.
Склонилась к его уху:
– Мне тебя уже не надо… Давно! Физик средней руки.
Между столиков, к выходу я шла с гордо поднятой головой, со струнной спиной, цокая каблучками по полу. А на улице меня придавило. Словно на плечи опустились два стокилограммовых стервятника и принялись по очереди клевать мою печень. Поделом.
Как я его лихо припечатала! Молодчина, только и сказать. Цветаевская строка, которую Сергей вряд ли узнал. Потом отсебятина. Давно! И в довершение клеймо, придуманное злой брошенной бабой.
«Месть есть наслаждение души мелкой и низкой», – сказал Ювенал. И он был совершенно прав. От себя добавлю, что после акта мести у натур мелких и низких, даже если они только что поглощали сладости, во рту будет мерзко, как после тухлятины.
2
Машина мама приехала ко мне без звонка, не предупреждая. Утром, когда я чистила зубы. Выскочила из ванной на длинные требовательные звонки в дверь с мыслью: «Светлану Ильиничну, старшую по дому, все-таки прикончили нанятые управляющей компанией киллеры. Хотя должны были сначала расстрелять персонал пекарни за их невыносимо вкусные булочки».
На пороге стояла Любовь Владимировна.
– Ты племянница?
– Да, – булькнула я белыми пузырями.
– Пройду?
– Конечно!
Любовь Владимировна относится к тем мамочкам, которые контролируют каждый шаг и всякую деталь туалета дочери. Они способны задрать платье и удостовериться, что лифчик застегнут на все крючки, выпытать у проходного, случайного кавалера его биографию, вплоть до болезней прадедушки. А когда дочь выйдет замуж, они будут каждый день наведываться, проверять содержимое холодильника, доставать из грязного белья мужские носки и нюхать, чистоплотный ли зятек попался.
Но! У нашей Любови Владимировны внутри живет некий Судия, который не позволяет ей давать волю порывам. Мы все этого Судию знаем, то есть чувствуем. И безмерно признательны Любови Владимировне, что она Судию слушается.
Пока я полоскала рот, Любовь Владимировна обследовала комнату. Если бы я ее ждала, я бы навела порядок. Методом – все в шкаф. Я же говорила, что неряха. Но не грязнуля!
– В институт приехала поступать? – спросила Любовь Владимировна и выразительно провела рукой по поверхностям, на которых валялись мои наряды. – К экзаменам готовишься?
– Я, э-э-э медалистка. Золотая. В смысле только один экзамен. Уже сдала, уже прошла.
– Вижу, куда прошла.
– Чай, кофе? Не хотите ли? Позвольте предложить?
– Ну, предложи.
Обогнув мою смиренную фигуру, Любовь Владимировна двинулась на кухню, где первым делом открыла холодильник и проинспектировала его содержимое. Судия, похоже, вылез наружу.
– Сыр, колбаса, варенье? – мямлила я за спиной сватьи.
– Хоть спиртного нет, и на том спасибо, – услышала в ответ.
Второй замечательной особенностью натуры Любови Владимировны была ее всегдашняя готовность брать на себя всю женскую работу, не спрашивая, не рассуждая, не дожидаясь просьб. Она приходила и начинала готовить, накрывать на стол, убирать со стола, мыть посуду и даже пол. Данька и Маша беспардонно этим пользовались. Домработница не нужна, только маму-тещу в квартиру запустить.
И сейчас Любовь Владимировна сама поставила чайник на огонь, сделала бутерброды, вывалила варенье из банки в вазочку, протерла тряпочкой клеёнку на столе (какое счастье, что я старую тряпку вчера выбросила и пустила в обращение новую), достала чашки, розетки, пополнила салфетницу бумажными салфетками, заварила чай.
– Садись! – пригласила меня. – Ни каш у тебя нет, ни йогуртов. Плохо! Нездорово.
– Да, я знаю про овсянку. Я ее ненавижу, извините!
– Вот и Даня тоже. Но речь не о нем. Значит, Александра Петровна улетела в этот как его…
– Благовещенск.
– А как она поместилась своей задницей в самолетное кресло?
Голосом Любови Владимировны воскликнул, теперь уж это определенно точно, Судия.
– Она купила два билета, то есть три. А, бэ, цэ – три кресла, там ручки между сиденьями откидываются.
На трех сиденьях, от иллюминатора до прохода, я бы, пожалуй, разместилась с комфортом.
– Откуда она деньги взяла? И один-то билет в Сибирь о-го-го стоит, а три!
С Судией надо было что-то срочно делать, загонять его на насиженное место.
– Деньги! – ударила я себя ладонью по лбу. – Конечно! Совсем забыла! Александра Петровна просила вам передать.
И бросилась в комнату, где плюхнулась на пол и поползла под диван. Пакет с валютой прятался у самой стенки.
Когда я вернулась, разыгралась сцена драматически великолепная, и в ней были реплики совершенно восхитительные.
