Русофобия цветет, смердит и множится на Западе. При этом россияне остаются к нему, Западу, более чем благосклонны. Мне как-то встретилась статистика. Точно страну не помню, то ли Швеция, то ли Норвегия. Семьдесят процентов тамошних жителей считают русских агрессивными, жестокими, непредсказуемыми и опасными. Россияне, напротив, про жителей той страны говорят, что они культурные, цивилизованные, приветливые и открытые. Просто мазохизм какой-то. Или недостаток нашей информированности. Хорошо или плохо, что мы не знаем, как к нам относятся за кордоном?
Когда в Киеве вспыхнул майдан, мы пережили взрыв солидарности с родными украинскими братьями. А потом мы увидели, как они скачут: «Москаляку на гиляку!» Скачут студенты, детсадовцы, интеллигентные преподаватели вузов и музейные работники. Лена рассказывала после отпуска, что на турецком пляже украинские бабы устраивали аналогичные скачки, призывая отдыхающих присоединиться. Русские лежали на песке и смотрели. Молча. Мы и теперь молчим. Порыв солидарности угас, и мы (обыватели в массе своей) наблюдаем за происходящим на Украине с терпением людей, которым надоело приструнивать, увещевать, помогать соседям – пьяным, потерявшим разум дебоширам. Пусть перебесятся. Но ненависти, даже обиды не наблюдается.
В «Московском доме книги» я не нашла трудов об особенностях национального русского характера и мировосприятия. Купила только книгу, о которой упоминал Женя. Ги Меттан «Запад – Россия: тысячелетняя война. Почему мы так любим ненавидеть Россию».
В кафе я выбрала столик в углу. Новая для меня примета времени: в кофейнях и кондитерских теперь подолгу сидят люди с ноутбуками и планшетами. Читают, работают, по часу тянут чашку кофе. В мое время им бы показали на выход: «Вы тут надолго устроились? У нас очередь!» Вероятно, это люди, которых прежде называли надомниками, а теперь работающими на удаленном доступе. Дома у них шум, маленькие дети, отвлекают просьбы и разговоры, а в кафе – благодать. Несколько раздражает, когда завсегдатаи громко разговаривают по телефону, решая свои производственные дела. Я заказала кофе, заварное пирожное и корзиночку с ягодами, чуть позже попрошу многослойное желе со взбитыми сливками, оно здесь отличное.
Сколько пирожных может съедать девушка ежедневно? Два как минимум. Девушка не толстеет, и она пирожнозависимая. Есть наркомания, есть табокомания, кофемания. Манией звали богиню безумия у древних эллинов. Моя богиня очень избирательна. К шоколаду и конфетам мы с ней равнодушны, но в хороший день можем себя потешить еще парочкой пирожных вечером.
В книге Меттана я встретила развитие тех мыслей, которыми поделился Женя, и еще много нового. Я делала подчеркивания и закладки маленькими цветными стикерами. Желтые – просто интересное, красные – надо обсудить с Женей. Я с ним постоянно вела мысленные диалоги, хотя внутренний цензор не мог пропустить многое – то, что не подходило для знаний и опыта двадцатилетней девушки.
Разное понимание свободы – мы об этом говорили с Женей. Но у нас, россиян, даже в речи есть ситуативное негативное значение этого слова. Например, начальник в разговоре с проштрафившимся подчиненным или полицейский подозреваемому говорят: «Свободен!» Подразумевают: «Можешь идти, не нужен!» А если сквозь зубы, то и вовсе: «Пошел вон! Убирайся»! И цветаевское вспомнить: «– Свобода! – Гулящая девка на шалой солдатской груди».
Я подняла голову, откладывая эту мысль в запасник памяти, чтобы открыть его, когда встретимся с Женей. Через секунду все мысли, умные и псевдоумные, вылетели у меня из головы.
В кафе вошла пара. Они тоже искали укромное место, выбрали столик рядом с моим. Это была Света, жена Вити Самохина, и молодой человек чуть за тридцать, но еще до сорока. Света моя ровесница, и она выглядит на свои шестьдесят, что не значит «старой».
Пожилые женщины, даже без пластических операций, сейчас выглядят молодо, а Света, напомню, перекраивала себе лицо. Времена изменились, полегчал быт, достижения стоматологии – никаких провалившихся ртов и обвисших щек. Старухе-процентщице в «Преступлении и наказании» было сорок два года. Графине Толстой не исполнилось сорока, но Толстой на протяжении всего романа называет ее старой графиней. Пушкин сейчас не написал бы: «в избу вошла старуха лет сорока пяти», а Тынянов не сказал бы про тридцатичетырехлетнего Карамзина, что тот находится в возрасте угасания.
Однако спутник Светланы, как ни крути, был моложе ее почти в два раза. Не сын, не сват, не брат – любовник. То, как Светлана смотрела на него, не оставляло сомнений. Она буквально трепетала, а он позволял себя обожать. Мне был прекрасно слышен их разговор, ее воркование, его снисходительные ответы. Потом он ляпнул что-то совсем уж резкое, Света обиженно напряглась.
Альфонс протянул руку, погладил ее по щеке:
– Малыш, не обижайся! У меня сегодня был чертовски трудный день.
Света мгновенно растаяла:
– Закажи себе покушать. И не бизнес-ланч, а что-нибудь из меню. Ты же голодный, моя лапушка!
Малыш, лапушка… Меня чуть не стошнило. Я попросила счет, расплатилась и вышла.
Затрудняюсь объяснить, почему вид этой парочки вызвал у меня припадок негодования. Не легкое отвращение, не ах-удивление подсмотренного греха, не примитивно-философское чего только в жизни не бывает, а именно взрыв негативных эмоций. И это не мой сын прелюбодействует, и не его жена, и не Любовь Владимировна. Хотя сватью из списка следовало бы выключить, против ее амурных похождений я ничего не имею против, на здоровье. Да и до Светы по большому счету мне дела нет, пусть хоть эскадрон любовников малолетних содержит. Но Витька! Он никогда не называл ее Светланой или Светой, только Светочкой. Он был готов нарожать с ней детей на все буквы алфавита. Он не переживет.
Я позвонила Лене, говорила волнуясь, сбивчиво. В прошлой, до помолодения, жизни меня могли взволновать только проблемы в семье сына. И проявлялось это не бурной деятельностью, а отсутствием какой-либо вообще.
– Представляешь, что я сейчас видела! Сижу в кафе, и тут входят! Света Самохина с молодым любовником! Он ее младше на добрых тридцать лет!
– Постой, постой, – остановила меня подруга. – Сидишь в кафе? Ты из дома выходишь?
– Что вы все ко мне прицепились! Выхожу, я ведь не безногая. Ленка, это катастрофа! Представляешь, что с Витькой будет?
– Почему ты решила, что они любовники?
– По кочану! Я слышала их разговор, он ее гладил, она его пожирала глазами, он ей – малыш, она ему – мой птенчик… Нет, лапушка… Какушка!
– Света тебя не заметила?
– Она бы не заметила, если бы в кафе пришли медведи, сели за столики и заказали медовуху. Ленка, ты не о том спрашиваешь!
– Бедный Витька, он не переживет.
– Вот именно! Приезжай ко мне, давай придумаем, как …
Тут я похолодела. Куда приезжай? Ко мне, которой не существует?
Я перевела дух, когда Лена сказала:
