– Потому что ты ее съел!
Я растерян.
– Как это – съел?
– А так – взял и съел! – отвечает мне взрослая овца. – Съел ее всю, порубленную на куски, съел ее маленький задок, даже внутренности все ее проглотил!
До меня постепенно начинает доходить, почему все звери так осторожны. Ко мне обращается корова, и выясняется, что я не ошибся.
– Мы – животные, которых ты съел до настоящего времени, – говорит она. – Ты съел всех нас. По крайней мере, хотя бы одну нашу часть.
– А что, я и эту лошадь съел?! – восклицаю я.
– Да! – отвечает лошадь, шумно выдохнув воздух. – Помнишь, ты работал в России и однажды с друзьями отправился посетить Киргизию. Там вас угощали мясом дикой лошади!
– Кажется, вспоминаю, – сказал я.
– Там еще в качестве киргизского обычая вас прежде угостили моими ушами.
– Да, было такое, – согласился я. – Теперь вспомнил. Хрящ был очень твердым, жевать его было трудно, но за столом все смотрели на меня, и я, чтобы не опозориться, вынужден был жевать.
– Это и были мои уши! – грустно вздохнула лошадь.
– Вы уверены? – спросил я. – Вас здесь тысячи. Я не мог съесть вас всех.
Отозвался старый бык:
– За целую жизнь человек съедает две, а то и три тысячи животных!
Мне стыдно.
– Простите меня, пожалуйста, простите меня! – бормочу я.
– А нам-то что теперь от твоих извинений? – спрашивает лошадь.
– Можете съесть меня в наказание, – говорю я зверям.
– Вот тут самое главное, – отвечает старый бык. – Даже если мы очень захотим, мы не сможем тебя съесть, потому что все мы – травоядные. Вы, люди, питаетесь мясом, но мясо тех, кто питается мясом, – волков, шакалов – не едите. Ведь они вам братья. Могу я задать тебе вопрос?
Я чувствовал себя обязанным по отношению к животному, которое я съел, и ответил:
– Спрашивай, пожалуйста!
– Почему вы едите только травоядных животных, таких, как мы, которые никому не причиняют вреда, а хищников не трогаете? Между вами заключен договор? Охотник не ест охотника? Волк, шакал, тигр, кошка – почему они никогда не попадают на ваш стол?
Я пытаюсь что-то возразить, но потом понимаю, что он прав. С трудом вспоминаю, что со времен древних шумеров до наших дней во всех священных книгах было записано правило не употреблять в пищу животных с клыками. Я где-то читал об этом. Да, совершенно точно читал.
– Ты прав, – отвечаю я быку. – Прости, пожалуйста, но я не знаю ответа на этот вопрос.
Потом, еще раз извинившись перед всеми, решаю открыть глаза и возвращаюсь в спальню. Животные тут же вылетают у меня из головы.
Расскажу коротко, что я еще делал в тот день: было раннее утро, девушка еще спала. Умывшись и одевшись, я написал ей записку, что поеду в городок по делу, а после обеда вернусь. Один вопрос не давал мне покоя.
Я прыгнул в свою развалюху и по петляющей проселочной дороге направился из своей Подимы в городок.
Приехав, я тотчас отправился к зданию прокуратуры, розовый цвет которого никак не сочетался с его предназначением. Зашел в канцелярию и сказал, что мне очень нужно увидеть господина прокурора. Я хочу сообщить ему кое-что, связанное с убийством в Подиме.
Я предполагал, что после этих слов прокурор будет вынужден принять меня, хотя я ему очень не нравился. Так оно и произошло. До двери в его кабинет меня почтительно проводил секретарь. Господин прокурор сидел на своем обычном месте. За его спиной висело панно в деревянной рамке бордово-красного цвета (это панно мне запомнилось еще с прошлого раза), а над ним – портрет Ататюрка с грустным выражением лица, которое словно бы говорило: «Родина печальна, и я печален».
Прокурор, нахмурившись, смотрел на меня.
– Что вам угодно? – спросил он.
Ясно было, что он не желает видеть у себя в кабинете человека, которого очень хотел арестовать. Так что он даже не предложил мне сесть.
– Господин прокурор, – сказал я. – Я вспомнил одну очень важную деталь, связанную с убийством в Подиме, но прежде мне нужно удостовериться, что все так и было.
Изобразив кислую мину, он откинулся на спинку кресла.
– Ну и что это за деталь? И как вы собираетесь в ней удостовериться?
– Я прошу показать мне фотографии, которые сделали полицейские на месте преступления. Так я смогу удостовериться в том, что собираюсь сообщить. И эта информация может оказаться очень полезной.
Молчание прокурора длилось довольно долго. Он явно не мог принять решения, как ему поступить.
Внезапно где-то заиграла азербайджанская народная песня «Ты перестал приходить», и мы оба от неожиданности вздрогнули. Певица страстным голосом выводила: «Ты перестал приходить, ты перестал приходить, ты перестал приходить»… Я уже слышал эту песню раньше, но в кабинете прокурора она звучала странно.
Господин прокурор выудил из внутреннего кармана пиджака телефон. Песня зазвучала громче, затем оборвалась, потому что господин прокурор нажал на кнопку и сказал: «Алло!» По лицу его расплылась улыбка, тонкие усики над верхней губой вытянулись в одну прямую линию. В течение следующих нескольких минут мне пришлось выслушать признание прокурора в том, что жизнь идет своим чередом; он крутится, кувыркается как может; на этой неделе обязательно ждет собеседника в гости; есть идея поехать в Подиму или Чилингоз рыбку половить и т. п. Насколько я понял, собеседник его должен был приехать из Стамбула, очевидно, это был коллега либо сокурсник.
Поговорив, господин прокурор вновь уставился на меня и, явно будучи под влиянием разговора, поднявшего ему настроение, позвонил в звонок, чтобы позвать секретаря. Он попросил его принести папку с делом Арзу Кахраман.
Вскоре секретарь вернулся с папкой, и прокурор сказал: «Ну что, давайте посмотрим. Правда, не знаю, что из этого получится…»
Я приблизился к столу, взял папку, открыл ее и стал рассматривать фотографии, прикрепленные к делу в конверте. Я смотрел на лежавшее на лестнице изогнутое тело Арзу, на ее ноги, обнаженные задравшимся платьем, на странный, вбок, наклон головы, на белый мраморный пол с лужами крови. Скорее всего, они все засняли еще и на видео, но видео мне не требовалось. Фотографий было вполне достаточно. Я увидел то, что собирался увидеть, и понял то, что собирался понять. Других доказательств мне не требовалось.
В какой-то момент я колебался, поделиться ли увиденным с господином прокурором, но так и не решился. Да, я хорошо помню, что никак не мог решиться.
– Ну что? – нетерпеливо спросил господин прокурор. – Вы увидели там что-нибудь? Вам есть что сказать? Давайте быстрее, мне надо на заседание суда.
– Нет, – сказал я. – Прошу меня извинить, я ошибся.
