Он залег в пенную ванну, выставив брюхо, наблюдая, как поднимаются теплые топи, и сосредоточив взгляд на глубоком пупке. Когда пупок скрылся, лежащий зажмурился, и вспышками воскресла ночная пьянка: горланил, гоготал, глотал… Кабак, коньяк, караоке… Головная боль таяла, растворяясь в щекотных лопающихся пузыриках. Постепенно лицо становилось надменным и покойным, чванливо выползла нижняя губа.
Жаркое забытье склеивало веки, монотонно бубнящая вода поднималась к подбородку, намачивая волосы сзади, пена трогала ноздри.
– Коля! Коля! – это испуганная жена, нырнув рукой под воду, тормошила за плечо.
Он стремительно сел мраморной от пены громадой, наплескав на пол…
После, уже в костюме, особенно щедро окропил шею, уши и запястья одеколоном, как будто так пытаясь через кожу опохмелиться.
В машине полулежал и одним полузакрытым глазом недовольно следил за напряженным движением и водителем, терзавшим руль. Он приспустил стекло и сплюнул, окунувшись из студеного салона в раннюю теплынь июльского утра. А в том ярко освещенном зале, где ему коротать весь день, сидишь и не знаешь, что за стенами: солнце или дождь, закат или стемнело…
Дворцов снова протяжно зевал, и в каждом зевке было уготовление себя к привычному распорядку жизни, когда он, зампред комитета по инвестициям, с непроницаемым полным лицом выйдет у парадного подъезда мрачно-серого дворца и, мигнув на входе стражнику и не утруждаясь показом ксивы, потянет золотую ручку тяжелой двери, а затем, чинно ступая, поднимется по красным коврам и мраморным лестницам на третий этаж или поднимет свое тело на лифте и свернет в зал заседаний… На этом пути от улицы до зала вечно ошиваются докучливые чудики, полоумные активисты, блудоватые журналистки, которые норовят сопровождать, как рыбы-прилипалы, с расспросами и просьбами, но он матерым китом будет двигаться вверх, отваживая их самим своим грозным, неприветным видом.
Чуть кивнув очередным стражникам, он попадет в депутатский коридор, устланный лакированным сосновым паркетом, как будто залитый блестящими лужами. В этом заповедном пространстве надо быть более чутким, все время меняя выражение глаз: от стеклянно-равнодушного для общей массы к лукаво-свойскому для тех, кто того достоин.
В зал он заплывет сверху, через «водопой». Возьмет со столика бутылку воды без газа и неспешно пойдет к своей первой парте, расположенной напротив президиума, изредка с кем-то ручкаясь и кого-то похлопывая.
Со своими есть о чем потрепаться: вполголоса говорили о новых деньгах, новых бабах, новых часах, о заводах и пароходах и правильных налоговых декларациях, обсуждали знакомых, примеривая их положение: кто-то просил убежища за границей, кого-то, наоборот, за границей прижали, часто это были одни и те же лица.
Дворцова, как и всех, мандат защищал лучше любого бронежилета. Пока есть ксива, нельзя арестовать или обыскать. И лишить ее нельзя в одночасье – дает время скрыться.
Посудачив, они рассядутся в креслах песочного цвета под огромными хрустальными люстрами, каждый перед экраном с собственной иконкой в правом углу, и отметятся, множеством указательных коснувшись дисплеев. Один за другим на трибуну начнут выходить докладчики, постными и скорыми, как у пономарей за аналоем, голосами зачитывая священные слова и цифры…
«Внести изменения в закон о внесении изменений в закон об изменении положения закона о регулировании акционерных обществ, внеся изменения в пункт 1 и 8 статьи 42 и дополнение статьи 43 пунктами 5, 9, 11…»
Начнется голосование – вскрики в разных частях зала, над головами разных фракций, иногда «За! За голосуем!» и «Против!» сливаются в странную перебранку. У тех, кто кричит, имеются жесты на все случаи: за – гордая мачта руки, против – руки, перекрещенные, как кости на пиратском флаге, воздержание – волнистое порхание обеими пятернями…
Дворцов дождется своего выхода и зачитает что положено, не так бегло, как многие, а с опытной ленцой, степенным баритоном.
После голосования в буфете благожелательно кивнет на расторопное: «Вам как обычно, Николай Петрович?», и курчавая суховатая женщина за стойкой, заварив ему капучино, что-то черканет в тетради, где ее красивым почерком на странице 17 записана фамилия человека, оплатившего всё на годы вперед.
Иногда он тут завтракал – домашними сырниками или слипшимся горячим бутербродом, но нечасто, еще реже обедал в столовой, уважая лишь десертный кисель, переливавшийся перламутровым свечением. Дворцову нравилось наклонить стакан, и, почти поцеловав, прокусить красноватую пленку, и так держать, и тянуть до самого дна густую тепловатую сласть.
Он опять глубоким и широким зевком вгрызся в ледяной воздух автомобиля и выдохнул, мокро скалясь, вытравляя из себя минувшую ночь.
Черная «бэха», сияя на солнце, заехала за шлагбаум и встала у серого здания.
Водитель выбежал, распахнул дверцу, и Николай Петрович, выбравшись, вразвалку зашел в бронированную будку, предварявшую парадный подъезд.
Секундное моргание – и он двинул дальше мимо призрачного привратника, когда тот прозвенел мальчишеским голосом:
– Документ предъявите!
– Ты че шумишь? – Дворцов вяло хлопнул себя по сердцу и, вдруг ощутив предательскую тонкость материи, уже понимая, что пусто, все же погрузил руку в нагрудный карман пиджака.
Он ощупал, охлопал и обыскал себя всего. В правом нагрудном – остроугольная стопка визиток и шелковый платочек, кожаное портмоне в левом кармане брюк, крупный мобильник – в правом кармане, но бурый прямоугольник ксивы под скользким ламинатом исчез, как будто не бывало.
Заметив его замешательство, привратник стал увереннее:
– Людей не задерживайте! Выйдите отсюда!
– Погоди, – Дворцов наконец взглянул на него: узкоплечий дылда с оттопыренными ушами в темно-синей амуниции. – Ты че, меня не узнаешь?
– Мужчина…
– Я не мужчина, я депутат, – он навис над стражем и его компьютерным устройством на подставке и заговорил сипло, с неохотой: – Ты че, новенький? Дворцов моя фамилия. Двор-цов! Ты давай… пробей по базе… сверь с картотекой…
– Ничего не знаю, – сказал юнец твердо. – Есть инструкция. Без документов нельзя.
Один за другим, показывая ксивы, через будку проходили люди, но депутатов, которых знал, как нарочно, не попадалось, может, это были их помощники или сотрудники аппарата…
Зацепился глазами за знакомое смуглое лицо молодого избранника от Бурятии, чье имя забыл, и обрадованно окликнул его:
– Привет!
– Привет! – тот мазнул смешливым взглядом и исчез, увлекаемый неудержимым притяжением этого здания.
– У меня регистрация сейчас, потом доклад делать… – голова пульсировала, вновь наливаясь гулкой болью. – Ты че, в самом деле? Первый день? Зови старшего!
– Я сейчас подкрепление вызову, – резко пообещал страж.
– Ладно, ладно… Разберемся… – забормотал Дворцов и вышел на улицу, точно надеясь унять головную боль, которая лишала способности быстро соображать.
