Но уже в следующее мгновение Джесси заметила в дверях гостью, сняла очки и снова стала сама собой. Был соблюден непременный коротенький ритуал: Джесси двинулась, словно собираясь почтительно встать, а Розамунда поспешно заставила ее остаться на месте, сама уселась за стол напротив нее и принялась расспрашивать о племянницах. В этот раз Джесси сообщила, что мужа одной из них перевели в ночную смену и это дурно сказалось на его желудке.
— Сырое яйцо, взбитое с молоком, — вот что ему нужно первым делом, как встанет поутру, — заявила Джесси с твердой убежденностью, которая, несомненно, должна была преодолеть тринадцать тысяч километров тверди земной и хляби морской и излечить страждущего. — Я вот как раз пишу ей, что надо бы подержать его на этом две-три недельки, а уж потом можно дать хорошее коричневое яйцо всмятку. Знаете, мисс Розамунда, у них там бывают отменные яйца. Настоящие крупные яйца, только что из-под курицы.
«Мисс Розамунда», возможно, не самое удачное обращение к женщине, которая уже восемнадцать лет как замужем, но давным-давно, после нескольких месяцев неловкости, когда она вообще никак не называла Розамунду, Джесси молча и совершенно самостоятельно решила, что раз «мадам» совершенно не сочетается с «молодым господином Джефри», то единственный выход — данное некорректное обращение. С тех пор и появилась «мисс Розамунда».
— Вот, поглядите-ка. — Джесси вытащила из конверта плотный блестящий кусочек картона. — Она уже прислала мне подарок на день рождения, чуток рановато. Надо думать, почта и все такое, хотела, чтоб уж наверняка… Красота, правда?
Она протянула Розамунде аляповатый календарь, сплошь изукрашенный голубыми и серебряными цветами, среди которых вились голубые и серебряные добрые слова и пожелания.
— Я пока не стану им пользоваться. — Джесси осторожно спрятала календарь в конверт. — Пусть уж новеньким полежит до поры до времени. А по правде, неохота мне со старым расставаться…
— С кем расставаться? — Джефри вошел в кухню и с улыбкой смотрел на них. — О чем это вы, девочки, тут сплетничаете?
Он вроде бы над ними посмеивался, но Розамунда знала: ему по душе то, как она пришлась ко двору в его старом доме. В известном смысле, пожалуй, лучше, чем он сам. Джефри бывал рад, когда она вот так заходила на кухню поболтать со старой Джесси.
— Мы о календаре Джесси, — объяснила Розамунда. — Племянница прислала новый, а ей бы хотелось оставить милый старый домик, только листочки с числами поменять. Правда, Джесси?
Они все взглянули на стену, где висел вырезанный из фанеры домик с нарисованными шторами на окнах и мальвами вдоль стены, а в двери — отверстие, куда вставлялись число и месяц. Насколько помнила Розамунда, он всегда висел здесь, над столом, и короткий стишок, начертанный под крышей домика затейливыми, выцветшими от времени буквами, стал настолько привычным, что она его уже не замечала. В этот вечер она как бы заново увидела его и в первый раз за много лет внимательно перечитала:
Средь звонов города
Дай мне понять, о Боже:
Есть мир и тишина…
Не человек их сотворил
И омрачить не может.
Календарь Джесси. Молитва Джесси. В неспешном течении упорядоченной жизни, со стороны такой спокойной и неменяющейся, неужели даже она по временам испытывала душевное волнение, тосковала о покое и тишине? Неужели нежданным бурям случалось терзать и ее душу, и в ее сердце, под опрятным черным платьем с накрахмаленным передником, скрывались смятение и несказанное отчаяние? Не в эти ли мгновения Джесси читала и перечитывала строчки на маленьком деревянном домике и находила обещанный мир?
Внезапно Розамунда почувствовала горячий прилив нежности: она заметила, что Джефри тоже перечитывает стишок, так же медленно и внимательно, как она сама. Без насмешки, без намека на снисходительность. Добрая, ласковая улыбка осветила его лицо — должно быть, к нему пришли те же мысли о верной старой служанке из его детства.
Он тихо проговорил:
— Мне это напоминает Линди. Вот у кого мир в душе. Что бы вокруг ни творилось — дорожные пробки, вечеринки, шум, гам, — она всегда невозмутима и спокойна.
Розамунда могла бы сорвать со стены календарь и швырнуть его в Джефри. Могла бы сама в припадке ярости броситься, рыдая, на пол. Могла бы, придя в себя и вновь обретя дар речи, забросать Джефри кучей доводов. Ей хотелось рявкнуть: «Линди вовсе не спокойна! Она — сплошной комок нервов! И постоянно в жутком напряжении из-за того, что все время притворяется спокойной и веселой. Я это знаю, чувствую!..»
Но вместо этого Розамунда улыбнулась, не сводя глаз с затертых разноцветных букв, которые теперь, казалось, были выведены свежей, алой кровью, и ровным голосом произнесла:
— Да, сегодня таких людей не много.
Мгновение спустя они услышали скрип колес по гравию. Пришло время Линди везти их домой.
Глава VIII
Как хирург, выработавший за долгую практику сверхчеловеческую ловкость и чувствительность пальцев, обследует пациента в поисках почти неуловимых симптомов смертельной болезни, так и Розамунда, чьи чувства и способности обострил гнев, изучала лицо Линди, ее позу, все ее поведение, стараясь отыскать малейшие признаки сильного, разъедающего душу напряжения или, по крайней мере, обычного нетерпения.
Потому что Линди, договариваясь заехать за ними в семь, объяснила, что хочет быть дома к восьми. И вот уже двадцать минут восьмого, а она как ни в чем не бывало мило улыбается и внимает страстным речам миссис Филдинг в защиту Эванса
[5] и его работы во дворце Миноса. Доброжелательно и умело, никак не хуже самой Розамунды, Линди поддерживала разговор, задавая вопросы, но только те, что показывали ее заинтересованность и не выдавали ее невежества. Ни разу не бросила даже мимолетного взгляда на часы, ни на секунду не позволила интересу в глазах ослабнуть и тем самым дать понять, что она готова закончить разговор. Какой, будь она проклята, непринужденный у нее вид — одна рука на подлокотнике кресла, другая покоится на коленях. Розамунда неотрывно, во все глаза, следила за белыми, с хорошим маникюром пальцами — вот сейчас они начнут теребить шнурок на кресле или сворачивать-разворачивать автобусный билетик; как-нибудь да укажут на хотя бы крошечное беспокойство. Ничего подобного. В конце концов Джефри самому пришлось напомнить им о времени.
— Какая жалость! Но нам и в самом деле, наверное, пора… С вами так интересно, миссис Филдинг, просто не оторваться…
В этот раз Джефри с улыбкой наблюдал за сердечным прощанием матери и Линди, как раньше он смотрел на мать и Розамунду.
— Вы должны приехать еще раз, моя дорогая! Я буду очень рада! — восклицала миссис Филдинг, обращаясь к Линди, когда провожала их до двери. — Ты ведь привезешь ее опять, Джефри?
