— А что ты теперь думаешь? — спросила Эйлин, не сводя глаз с Джефри.
Несколько секунд они оба пристально вглядывались друг другу в лицо, словно хотели отыскать некий ключ к разгадке или знак. Они сами не знали — что.
Джефри пожал плечами, улыбнулся.
— По-моему, мы все чересчур распсиховались, — заявил он. — Это, конечно, моя вина. Сам не пойму, с чего вдруг устроил такой переполох? Уверен, Линди с минуты на минуту вернется и все объяснит. А пока предлагаю выпить и отправиться спать. Эйлин, тебе чего налить? Шерри или джину? — И Джефри двинулся к буфету. У него явно выскочило из головы, что Эйлин не пьет.
А она не стала напоминать. Просто усмехнулась, немного смущенно, и сразу стала похожа на уставшую школьницу с темными кругами под глазами.
— Нет, спасибо. Не хочется. Мне уже пора.
Эйлин встала, и Розамунда, полуживая от головной боли, не стала ее удерживать. Все равно им больше нечего сказать. Чем дольше обсуждать эту проблему, тем запутанней и ничтожней она становится. Розамунда выбралась из кресла и пошла проводить Эйлин. И не заметила, как при каждом шаге с ее туфель отваливались ошметки подсохшей грязи. Более того, вернувшись в комнату и увидев цепочку темных лепешек и комочков, протянувшуюся через всю гостиную, она долго соображала — что бы это такое могло быть.
Глава XIV
Эмоциональные законы вероятностей отличаются от математических. Почти всякий раз, когда возникает угроза какого-либо несчастья и убывают шансы на благоприятный исход, целебная сила разума пробуждает в жертве оптимизм. Очевидно, так случилось и с Джефри, который еще накануне ничего не мог придумать, чтобы объяснить исчезновение Линди на один-единственный вечер, а утром привел дюжину вполне убедительных причин, по которым она не появилась и ночью.
Новость, что Линди все еще не вернулась, сообщила Эйлин, заскочив к ним перед работой. Дверь ей открыл Джефри, и Розамунда из спальни слушала их голоса, которые то повышались, то понижались, словно выводили некую обнадеживающую мелодию, — Джефри и Эйлин соперничали друг с другом, изобретая все новые правдоподобные объяснения. Например, что Линди оставила записку у какого-нибудь легкомысленного соседа, а тот забыл ее передать. Или что она весь вечер пыталась до них дозвониться, но что-то было не в порядке на линии. Или что она застряла на какой-нибудь вечеринке. Они перекидывались предположениями, как искусные игроки мячом, не промахиваясь и не позволяя мячу упасть, до тех пор, пока по обоюдному согласию не посчитали игру оконченной и не убрали мяч в надежное место. То есть пришли к устраивающему обоих заключению, что, несомненно, записка для Джефри лежит в офисе, а для Эйлин — в магазине. Розамунду между тем подрядили присматривать за Фудзи-горкой. Джефри поднялся наверх, бодро покручивая на мизинце ключи от соседнего дома.
— Ты не против? — не спросил, а, скорее, заявил он, настолько был уверен в ее согласии. — Просто пройдись с ним пару раз по дороге, а если к обеду никого еще не будет дома, открой ему банку… этого, как его… словом, собачьей кормежки. Эйлин говорит, он от нее не в восторге, но до возвращения Линди сойдет.
Но она же не вернется, тупо крутилось в голове Розамунды. Мне придется кормить его и завтра. И послезавтра, и послепослезавтра. Всегда. Или до тех пор, пока они не откажутся от собаки. Интересно, скоро ли люди теряют надежду?
— Ну конечно. Я все сделаю, — машинально ответила она, мечтая, чтобы Джефри поскорее ушел и можно было снова забраться в постель. Лежать, дремать, пока не отпустит головная боль и не кончится апатия. Теперь уже, наверное, скоро. Сейчас все говорят о гриппе-однодневке, почему вдруг у нее это должно длиться дольше? Джефри уйдет, и она сходит к Доусонам, попросит приглядеть за псом. Им должно понравиться, особенно если день будет хороший.
День выдался не очень, но туман почти рассеялся, и миссис Доусон охотно приняла на себя собачьи хлопоты. Она без вопросов и спокойно отнеслась к тому, что Линди пару дней не будет. Розамунда вручила ей ключи; еле передвигая ноги, кое-как убралась на кухне и теперь, слава богу, могла заползти под одеяло — кровать она не застилала. Она лежала, закрыв глаза, и размышляла обо всем, чего не сделала: стирка накопилась, ванна не чищена — дел полно. Ничего, подождут до завтра. Завтра ей полегчает. К завтрашнему дню станет ясно, что…
Что станет ясно? Похоже, Розамунда заснула прямо на середине мысли, потому что, когда она открыла глаза, утро закончилось и наступил день. Слабое зимнее солнце подползало к зениту, наполняя неприбранную спальню безжалостно ярким светом.
Надрывался телефон. Розамунда выбралась из постели, сунула ноги в тапочки и уже преодолела половину лестницы, когда навалилась вызванная резким движением дурнота. Пришлось, ухватившись за перила, немного постоять, пока мрак, подступивший к глазам, не разомкнулся. Затем она двинулась дальше. Удивительно, но телефон все звонил, хотя провозилась она, как казалось, целую вечность.
— Да? — прохрипела Розамунда, прижимая трубку к уху. И еще раз: — Алле?
Она уже поняла, что ответа не будет, ничего не будет, кроме тишины, едва прерываемой дыханием, но на всякий случай повторила: «Алле?» И тут же услышала щелчок: на том конце положили трубку.
Отчасти сама виновата — следовало, как положено, назвать свой номер, или сказать «Розамунда Филдинг у аппарата», или «Говорите громче», что-нибудь в этом роде, а она ничем не помогла таинственному абоненту.
Ну и ладно. Ничего она не хочет слышать, — во всяком случае, пока так раскалывается голова. Даже про Линди ничего не хочет слышать — ни что та вернулась, ни что не вернулась. В любом случае пришлось бы вставать, одеваться, что-то предпринимать… В ее теперешнем состоянии катастрофой стало бы вообще какое угодно известие — например, что угольщик готов немедленно доставить полтонны угля или что старая добрая подружка приехала в Лондон на денек и собирается зайти на обед… Розамунда положила трубку и с облегчением вернулась наверх.
В тот день телефон принимался звонить еще дважды, а может, трижды. Сквозь сон Розамунде мерещилось его треньканье, но каждый раз не столь настойчивое, чтобы заставить ее подняться. Оно только вплеталось в ее неспокойные сны, смешиваясь с головной болью и слабостью. Казалось, это головная боль снова и снова наполняет весь дом безжалостным звоном. Если бы она то и дело не трезвонила там, внизу, а просто сидела в голове, было бы не так больно.
Наконец все стихло. Розамунда крепко, без сновидений, заснула, а когда проснулась, сразу почувствовала, что выздоравливает. Боль почти пропала, сознание прояснилось, и без всякого градусника было понятно, что температуры у нее нет.
За окнами снова вечерело; она снова проспала весь день, до темноты. Но все же не так долго, как вчера, — было всего полшестого. Целый час до возвращения Джефри. И Питер появится не раньше — у него сегодня музыкальная репетиция. Раз ей уже лучше, нужно поднапрячься и хорошенько подготовиться к их приходу, сообразить что-нибудь вкусное на ужин, даром что дома шаром покати — она же два дня в магазин не выходила.
