«Будто бы я на такое способна!» Розамунда с широкой улыбкой вручила мужу вилы и яростно набросилась на тот крошечный уголок собственной души, где могла угнездиться горечь, пробудившаяся при виде загорелых, налитых мышцами рук ее мужа на службе у другой женщины.
Она, Розамунда, ревнует? Никогда в жизни не опустится она до того, чтобы испытывать — не говоря уж о том, чтоб выставлять напоказ, — подобные эмоции. И, улыбаясь, она в одиночестве вернулась к своим делам — подвязывать вытянувшиеся растения, подравнивать заросшие края газона. По всему видно, лето кончилось: высокая трава уже больше не растет. Пока Розамунда работала, тени стали заметно длиннее. Слабеющее, тронутое осенью солнце медленно клонилось к закату и едва грело ей плечи. Было слышно, как за забором ритмично вонзаются в жирную землю вилы, как поднимается и опускается голос Линди, раздается смех и веселый голос Джефри. А дома у него тоже такой радостный голос? Вскоре Розамунда вернулась в дом и ничего больше не слышала.
Джефри возвратился в седьмом часу вечера, с обветренным, побагровевшим лицом и в заляпанных грязью сапогах. Но Розамунда, как и следует неревнивой жене, лишь улыбнулась и никак не прокомментировала ошметки грязи, цепочкой протянувшиеся через кухню, вдоль холла, вверх по лестнице, в ванную, вниз по лестнице, в гостиную. Она, конечно, ждет, что я начну его за это пилить, злорадно подумала Розамунда. А я не стану, и все тут. Пусть знает!
Ни слова в упрек и глубокая заинтересованность в бурной деятельности по ту сторону забора — вот политика, которую выбрала Розамунда, когда позднее они устроились поболтать в гостиной.
— …Полтонны глины, не меньше! Точно тебе говорю! И у нас не было тачки, так что все до последней крошки мне пришлось перетаскать в ведрах. Господи, что-то будет с моей спиной завтра!..
«А ведь он не жалуется — он хвастается. Сам-то на седьмом небе. Как же — наработался досыта… Нынешним мужчинам редко выпадает возможность физически потрудиться. Почему, интересно, я не захотела перекопать сад?» — сердито размышляла Розамунда. Какая несправедливость — Линди снова, в который раз, оказалась в выигрыше, и только потому, что Розамунде их сад нравится таким как есть: лужайка, заросли вечнозеленых растений, яркие многолетники и одно-единственное, но роскошное, цветущее чуть ли не все лето дерево.
— Что она там планирует устроить? — спросила Розамунда, с надеждой вспомнив о тюльпанах. Вот бы Линди задумала что-нибудь по-настоящему безобразное, что-нибудь такое, над чем Розамунда и Джефри смогли бы из лета в лето, долго и счастливо издеваться, высунувшись из окна.
— Она собирается замостить небольшую площадку посередке, на солнышке, а вокруг насадить пропасть тюльпанов. Как тебе? По-моему, здорово.
— Здорово-то здорово. Но — тюльпаны! — со смехом проговорила Розамунда, вложив в это слово все веселые предубеждения, которые разделяла с Джефри многие годы. В этом месте ему следовало тут же понимающе расхохотаться в ответ.
— А что тут плохого? — спросил он неуверенно. — То есть если все получится, как она хочет? Она думает собрать в кучу самые разные сорта, всевозможных цветов. Алые, желтые, огненные и такие, знаешь, крупные, темно-лиловые, почти черные.
Кто это говорит? Джефри? Нет, Джефри такого не скажет. С воображением у него туговато, да и не в его духе цветистые описания. Это слова Линди. Она вбила ему в голову сей затейливый красочный перечень. Из-за нее Джефри предал их общую ненависть к тюльпанам.
Одна половина Розамунды отлично понимала: все это мелко и смешно. Тюльпаны! Есть о чем беспокоиться! Но вторая половина в это же самое время размышляла о черной измене.
— Звучит шикарно, — услышала Розамунда свой бодрый голос. — У Линди полным-полно замечательных идей. Давай пригласим ее сегодня на ужин?
Боже правый, что она такое говорит? Зачем? А затем, что до смерти боится, что именно это хочет предложить сам Джефри. Она его опередила и, худо-бедно, уберегла от поругания чувство собственного достоинства. И теперь все равно — собирался он предлагать, не собирался. Можно спокойненько выкинуть это из головы и думать, например, что на сегодня Джефри сыт по горло общением с Линди и вовсе не жаждет ее видеть.
Слова Розамунды обрадовали и тронули его.
— Прекрасная мысль! Какая ты у меня умница. — Джефри благодарно поцеловал жену.
Розамунда восприняла этот поцелуй как знак. Знак благодарности за то, что не устроила сцену ревности; за то, что добра к Другой женщине; за то, что она не такая, как прочие жены. Лестный по-своему знак, но он толкает ее на путь, с которого уже не свернуть.
А я возьму и приглашу еще кого-нибудь, утешила себя Розамунда. Лучше всего какую-нибудь супружескую пару. Само присутствие другой жены придаст ей сил; к тому же — ах, какая восхитительная мысль! — другая жена, если правильно ее настроить, может повести себя по отношению к Линди именно так, как об этом мечтает сама Розамунда. «Рано или поздно кто-то должен ей нахамить, но если хорошенько все рассчитать, это окажусь не я».
Придя в ужас от коварства собственных замыслов, — до чего она дошла! — Розамунда поспешила к телефону и позвонила первой подходящей паре, что пришла в голову.
Пурсеры примчались тут же, практически сразу вслед за Линди. Супруги выглядели так, словно только что сбежали из заключения. Подобное выражение лица — радость вперемешку с чувством вины — появляется у некоторых молодых родителей на первых порах и прилипает навечно. Вильям Пурсер, солидный, лысеющий, с самого начала выработал привычку относиться к собственному сыну с чувством глубокого разочарования. Его жену Нору тоже нельзя было назвать легкомысленной, но свою серьезность она старательно прятала за неизменной улыбкой, которая освещала ее озабоченное, увядающее личико. Сын не оправдал и ее надежд, но в отличие от мужа Нора вознамерилась не падать духом, и это весьма утомительное напряжение дурно сказывалось на ее нервах. Вильям, впав в уныние раз и навсегда, хотя бы мог позволить себе расслабиться.
— Ну, как Питер? — первым делом поинтересовалась Нора, когда все уселись за стол и Розамунда поставила перед каждым по тарелке лукового супа. — По-прежнему хорошо учится?
— Неплохо, — ответила Розамунда, сожалея, что большим похвалиться не может: в образовательной гонке Питер демонстрировал неизменно ровные, но крайне посредственные достижения. Если вообще уместно говорить о какой-либо гонке. Во всяком случае, у всех одноклассников Питера оставалась масса свободного времени, чтобы по выходным торчать у школьных ворот, опершись на собственные велосипеды, и с утра до вечера трепаться бог весть о чем. — По правде говоря, нам кажется, что в последнее время он здорово лодырничает, — милосердно добавила Розамунда. Ясно ведь, что Нора полюбопытствовала «Как Питер?» исключительно в надежде услышать, что Питер становится такой же занозой, как ее Нед. Тогда Нора сможет убедить себя — и своего хмурого мужа, — что рано или поздно через это проходят все мальчики, что это временное явление…
И точно — дежурная улыбочка на лице Норы сменилась лучом искренней надежды:
