Сестра Маргарита провожает нас взглядом. Одной рукой она держится за плечо доктора Томаса. Оба как будто застыли на месте. Мы сворачиваем за угол, и ее фигурка, не больше моей руки, похожа на одетую в черное куклу. Позади остаются дома, больница и церковь. На выезде из городка мы проезжаем под новым знаком, установленным над дорогой между двух столбов:
КУЛИОН. КОЛОНИЯ ДЛЯ ПРОКАЖЕННЫХ
ЗОНА ОГРАНИЧЕННОГО ДОСТУПА
Мистер Замора указывает на знак шляпой, демонстративно выдыхает и глубоко вдыхает.
– Свобода, дети! Дальше – чистый воздух.
Побег
Останавливаемся, только если кому-то надо по нужде. Настроение безрадостное, повозка покачивается, и меня начинает подташнивать. Изо всех сил стараюсь держать неприятное ощущение в себе, как научилась делать со слезами. Все молчат, никто не разговаривает. Пытаюсь перехватить взгляд Теклы, девочки, которая сидит напротив, но она сложила руки на груди и только хмурится. Кидлат спит у меня на колене. Я не хочу его будить и замираю, что не так уж и трудно с моей практикой наблюдения за бабочками.
Мистер Замора сидит, скрестив свои паучьи ноги и бережно обхватив руками стеклянный ящик. Белая соломенная шляпа закрывает его лицо от солнца. Вскоре он уже громко похрапывает, и с этим ничего не поделаешь, остается только смотреть на деревья вдоль дороги.
Дорога, по которой мы едем, хорошо накатана, вот только кем? Я еще не встречала человека, который приехал бы в наш город с этой стороны острова или уехал из него по этой дороге. С обеих сторон нас окружает густой лес из бамбука и древовидных папоротников. Каждый раз, когда мистер Замора выдает особенно громкий храп, с деревьев срываются стайки зеленых пташек.
Дорога разделяется надвое, и та, по которой едем мы, понемногу сужается, и вот уже листья метут по волосам. Куда ни глянь, повсюду в зелени крон мелькают цветы гумамелы, напоминающие мне рассказ наны о домике в долине и юноше, у которого ее забрали. Мой ама. Может быть, теперь, когда всех Тронутых собирают на Кулионе, его пришлют к ней. Может быть, мои ама и нана снова обретут друг друга. За весь день эта мысль – самая счастливая.
Проезжаем заброшенную манговую рощу. От приторно-сладкого запаха текут слюнки. Судя по всему, за рощей не ухаживают давно. Манговые деревья спутались ветвями, прогнувшимися под тяжестью плодов. Дату, наклонившись, срывает один, но кожура лопается у него в руках, и я смеюсь вместе со всеми. Он переворачивает манго, и мы видим черную, кишащую мухами мякоть. Никто больше не смеется, а Дату бросает гнилой плод подальше от дороги и сидит, глядя на вытянутые грязные руки так настороженно, словно они могут вцепиться ему в лицо.
Уже на выезде из манговой рощи Текла вдруг вскрикивает и вытягивает руку, указывая на что-то:
– Змея! Змея!
Я оборачиваюсь, а сердце глухо стучит в ребра. Никакой змеи нет – просто с ветки свесился побег изумрудной лозы, – но напуганные криком мулы шарахаются в сторону, и подвода наклоняется. Я хватаюсь за бортик, возница натягивает поводья, а с переднего сиденья доносится грохот.
Стеклянный ящик падает на землю и разбивается на сотню осколков. Еще два бурых ящика наклонились, и крышки с дырочками сдвигаются. Мистер Замора хватает ближайший, но делает это неловко и только сбивает крышку.
Воздух вдруг наполняется крыльями.
Целая стайка бабочек – пурпурных, желтых и зеленых – устремляется вверх, сияя и мерцая, как брошенный разноцветный платок. Рот от изумления открывается сам собой, пыль щекочет горло и ложится на язык, а мистер Замора в бешенстве топает ногами.
– Ловите их! Ловите! – ревет он, и его тонкое горло раздувается, как лягушка-бык. Никто, однако, не обращает внимания на его вопли. Мы видим только бабочек, а я думаю о нане. Их здесь, наверно, пара дюжин, и все они, словно одно тело, одно пламя или пепел от пламени, стремятся к манговой роще. И, словно зола, рассыпаются, спасаясь от хватающей их длинной, тонкой руки.
– Нет! – кричу я, но уже поздно. Одна из беглянок, крупная, с фиолетовыми крыльями, вырвана из воздушного потока, и все ее краски внезапно, будто в темной клетке, меркнут в руке мистера Заморы. Остальные ускользают. Я пытаюсь уследить за ними, но, как и в случае со звездами, они не стоят на месте, постоянно движутся, и ухватить их невозможно.
Чувство такое, будто кто-то снова запустил часы. Бабочки исчезают, и мы, не сговариваясь, разом выдыхаем. Мистер Замора подносит руку к глазу и, прищурившись, заглядывает внутрь. Потом тяжело вздыхает и сжимает пальцы в кулак. Я слышу тихий хруст, будто треснула скорлупа ореха. Еще один вздох.
– Сломала крыло, – негромко и с угрозой произносит мистер Замора, обращаясь словно к самому себе, и бросает раздавленную бабочку на землю. – Никому такая не нужна.
Он вдруг поворачивается к нам:
– Кто кричал?
На девочку, крикнувшую «змея», никто не смотрит. Я цепляюсь взглядом за точку над его левым ухом.
– Кто бы это ни был, вы лишили меня тридцати ценнейших образцов. Теперь, если кто-то хотя бы пикнет, дальше пойдете пешком.
Какое-то время, несколько секунд, мистер Замора взирает на нас, потом достает из кармана еще один чистый платок и, осторожно пользуясь им, перебирает битое стекло и поднимает три деревянные перекладины с болтающимися на них хризалидами. Забрав их, он поднимается и садится на прежнее место, рядом с возницей. Подвода трогается.
Часа два проходят в полном молчании. Деревья с обеих сторон подступают к подводе все ближе и ближе. Несколько раз вознице приходится останавливаться и прорубаться через чащу с помощью мачете.
– Вы уверены, что мы свернули куда надо? – спрашивает мистер Замора. – Меня уверяли, что маршрут подготовлен.
Возница пожимает плечами:
– Я на дороге в первый раз. На следующей неделе сюда пришлют рабочих, они ее расширят.
Солнце опускается, и лес выглядит еще более непроходимым, чем прежде. Приближается дождливый сезон, и деревья как будто раскинули ветви, готовясь поймать как можно больше воды.
Во мне, словно кто-то тянет крючок под пупком, крепнет решимость. Мистер Замора и возница назад не смотрят. Если как-то договориться с остальными, чтобы они помолчали, то можно соскользнуть с подводы и убежать. Может быть, кто-то пойдет со мной.
Но потом крючок обрывается, и шальные мысли уступают место благоразумным. Поймать меня не составит труда и не займет много времени. И даже если я вернусь к нане, то лишь навлеку на нее неприятности, а потом все равно отправлюсь на Корон. Ничего уже не изменить.
Возница забирается на свое место, щелкает языком, и мы снова тащимся через лес.
Дальше едем без остановок. А потом деревья вдруг редеют, расступаются, и впереди открывается море, спокойное и тихое, как лужа, и того же багрово-серого цвета, что и сумеречное небо. Путь к нему от города занял целый день. Нана, должно быть, готовит ужин или же сидит на крылечке с чашкой освежающего чая. Может быть, с ней Бондок и Капуно. Я вижу ее совершенно ясно, как если бы сама была там. Закрываю глаза – эту картинку надо сохранить.
