– Ами? – Кажется, я пролежала тысячу лет, и вот теперь Мари опускается на край тюфяка. Тело словно окаменело, и я представляю, как постепенно проваливаюсь, продавливаю кровать и пол и погружаюсь в землю. Мари изо всей силы тянет меня вверх, и мы, держась друг за дружку, сидим в темноте, кажущейся еще гуще после лесного пожара.
– Как думаешь, сестра Тереза поправится? – спрашиваю я наконец, вытирая бегущие по щекам горячие слезы. Мари отстраняется и вытирает свои. Мокрое от слез, ее лицо блестит в темноте.
– Не знаю. Выглядела она плохо. Вся шея обгорела.
– Его бы следовало арестовать. Она ведь могла умереть. Мы могли…
– Могли, но не умерли, – со злостью говорит Мари. – Письмо из дома у тебя?
Я и забыла про письмо. Достаю его из кармана, мятое, но целое. Но открыть не спешу. И только когда Мари говорит «Ами?» и трогает меня за плечо, я ловлю себя на том, что задержала дыхание.
Конверт тоньше, чем в прошлый раз, и, раскрыв его, я обнаруживаю всего один листок. Еще не читая, понимаю – что-то случилось. Нана написала всего три строчки, да и те разъезжаются в стороны.
Ами, дитя мое. Меня положили в больницу, но ты не беспокойся.
Это всего лишь осложнение. Думаю о тебе каждый день. Люблю тебя.
Ниже еще шесть строк, но они написаны уже другой рукой.
Дорогая Ами, состояние твоей мамы хуже, чем она хочет тебе показать.
Я написал мистеру Заморе, попросил, чтобы тебе дали возможность навестить ее. Бываю у нее как можно чаще, а когда не могу, к ней приходит Капуно. Мы все тебя любим и надеемся, что ты сможешь скоро приехать. Бондок.
– Ами?
Голос Мари доносится как будто из-под воды. Я соскальзываю с кровати, стою на коленях, и пол наклоняется и идет кругом. Приходится опереться на руки и опустить голову.
– Ами, – повторяет Мари и гладит мне спину. Я сбрасываю ее руку и отворачиваюсь. Так делала нана, когда я просыпалась ночью, убегая от вздымающихся океанских волн и ночных демонов или выбираясь из мира, где нет ее. Последнее было хуже всего.
– Ами, что случилось? – спрашивает Мари, наклоняясь к самому моему уху, но ее слова перекатываются через меня, как вода. Дыхание застревает в горле и не проходит ни туда ни сюда. Мысли путаются.
Большими пальцами я закрываю оба уха, остальные пальцы прижимаю к глазам и вискам. Сердце стучит барабаном.
При всех волнениях и переживаниях, связанных с переездом на новое место и новыми друзьями, я сознаю наконец то, что давным-давно знала в глубине души, знала даже тогда, когда сидела с наной, говорившей о том, как легко и быстро будут лететь дни. Я не могу ее бросить, что бы ни говорили врачи и правила. Не могу и не брошу.
Когда я наконец отнимаю руки от лица, сердце снова бьется ровно, мысли ясны и определенны. В спальню стекаются другие девочки, все спрашивают, что случилось, но Мари не отвечает и пристально смотрит на меня. В глазах ее что-то необузданное, и радужки словно светятся.
У появившейся в дверях Маюми взгляд испуганного оленя.
– Ложитесь, девочки, – надтреснутым голосом говорит она. – И, пожалуйста, давайте не спорить сегодня.
Мари сжимает мою руку.
– Свяжись со мной. – Опустив голову, она быстро проходит мимо девочек и поднимается наверх. Я укладываюсь, не отвечая на расспросы других, а в голове уже складывается новый план.
Разговоры стихают не скоро. В воздухе висит запах древесного дыма, и я, вдыхая его, жду, когда уснут другие. Бечевка уже болтается за окном, и я тянусь наконец за листком бумаги и карандашом.
В моем сообщении всего два предложения.
Мари, мне нужна твоя помощь. Я должна вернуться на Кулион.
Привязываю листок к бечевке и осторожно дергаю. Он тут же начинает подниматься. Ответ приходит быстро, и в нем только одно слово: Как?
Перевожу дух и пишу: На лодке.
Секрет
Утром нас будит Маюми, и у меня мелькает шальная мысль, что ее оставили главной и что мистер Замора умер. Но ровно в десять он выходит из своего домика с таким видом, словно ничего не произошло, хотя наш задний двор превратился в болото из-за разлившейся при тушении пожара воды.
– Доброе утро, дети, – говорит он осипшим от дыма голосом и злобно ухмыляется. – Сестру Терезу увезли в больницу, и Луко отправился с ней в качестве сопровождающего. Что касается смутьянов, из-за которых случился пожар… – Он делает паузу, и его налитые кровью глаза отыскивают нас, меня и Мари. Я отвечаю ему таким же взглядом. – Они будут переведены в работный дом, как только правительство найдет для них подходящее местечко.
Я вздрагиваю от неожиданности, и Мари крепко сжимает мою руку.
– Так он нас обвиняет в пожаре? – шепчет она, но мне важно не это, а то, что он сказал дальше. Работный дом? Директор достает из кармана листок.
– Запрос я отошлю сегодня же и ответа ожидаю в течение недели. Разумеется, я отправлю их в разные места. – Он самодовольно ухмыляется, кладет листок в нагрудный карман и идет по дорожке вниз.
Теперь моя ненависть кристаллизовалась полностью; неукротимая и холодная, она обосновалась в моей груди. Он думает, что победил, а на самом деле лишь дал мне силу. Да, через неделю нас не будет здесь, но уйдем мы вместе и не в работный дом.
Мы отправляемся к скале.
Лес выгорел, остались только обугленные стволы, и мы бежим, перепрыгивая через пламенеющие в золе угли, чтобы не обжечь ноги.
– Я все продумала, – говорит Мари. – Нам понадобятся кое-какие материалы из тех, что сложены за пристройкой. Там и доски, и гвозди, а инструменты должны быть у Луко. Главная проблема – заделать щели. Но если лодка разбита не очень сильно, починить ее мы наверняка сможем. И, конечно, понадобятся весла. Сколько времени вы добирались сюда?
– Около двух часов.
– У нас, конечно, уйдет больше. Может быть, полдня.
– А как мы определим, попутный ли ветер?
– Разумеется, нам подскажет Сидди.
– А если попутного ветра не будет?
– Пойдем на веслах.
– Даже не знаю, хватит ли нам сил.
– Хватит. Просто времени займет еще больше. Но если нас подхватит течение…
Я останавливаюсь посередине тропы.
– Похоже, ты точно знаешь, что надо делать.
– Я уже давно собираюсь починить лодку. Останавливало только то, что мне некуда плыть. И не с кем.
Теплая волна благодарности омывает мое сердце, но кроме «спасибо» в голову ничего не приходит.
Она закатывает глаза.
– Поблагодаришь, когда поплывем.
– Знаешь, тебе ведь необязательно плыть.
