– Ладно. – Как обычно, во рту у него большой палец. Только сейчас он, кажется, не сосет его, а кусает. Я протягиваю руку и осторожно беру малыша за локоть.
Взгляд его мечется между мной и Мари, дыхание частое-частое. Я подхожу ближе, кладу ему на спину другую руку и начинаю легонько поглаживать. Потом отвожу его руку и вижу отметины от зубов у основания большого пальца. Он неотрывно смотрит на меня, и я понимаю, что Мари права. Нам нужно отправляться, пока никто не заметил нашего отсутствия, а подняться в одиночку вверх по склону Кидлат не сможет.
– Послушай, – говорю я. – Мы поплывем на лодке. И тебе придется делать все так, как мы скажем. Ладно?
Он кивает.
– Хорошо еще, что он маленький, – говорит Мари.
Я стараюсь не выдать своего раздражения и недовольства, хотя и злюсь на Кидлата из-за того, что он увязался за нами. Главное – как можно быстрее попасть к нане.
Кидлат сидит на песке, а мы готовим «Лихим» к плаванию: ставим парус и прилаживаем весла. Потом Мари помогает малышу забраться в лодку и берется одной рукой за весло.
– Готова? – спрашиваю я.
Она кивает, и я замечаю, как разрумянилось ее бледное лицо. Толкаю лодку на глубину, а когда вода уже подступает к груди, отталкиваюсь ногами от дна и переваливаюсь через борт. Суденышко опасно накреняется – через заделанную щель просачивается немного воды, – но потом снова выпрямляется.
– Надо выйти из-под скал. Они задерживают ветер. – Мари кивает на обвисший парус. – Придется грести.
Она протягивает правую руку, и я привязываю ее к веслу, чтобы можно было использовать силу обеих рук. Потом сажусь рядом и беру второе весло.
– Кидлат, хватай ведерко. Если вода попадет через борт…
– Или просочится снизу…
– Спасибо, Мари, – бросаю я и снова поворачиваюсь к молчуну: – Вычерпывай ее, понял?
Он тут же приступает к делу. Мы с Мари гребем. Работа это тяжелая, и через какое-то время я уже молю о том, чтобы ветер оказался попутным и, как только мы выйдем из бухты, понес нас к Кулиону. Мари сопит от усилий, и веревка врезается ей в запястье. Через несколько минут мачта начинает поскрипывать. Мы оборачиваемся и видим, что парус затрепетал. Я замираю. И ветер тоже стихает. Потом парус раздувается, и лодка идет сама, без наших стараний.
Мари поднимает из воды весло, развязывает веревку и вскакивает:
– Сработало. Мы плывем! Плывем по-настоящему. Вперед, «Лихим»!
Лодка накреняется, и Мари со смехом падает на колени. Кидлат широко улыбается и размахивает ручонками. Мы выходим в открытый океан.
Море не такое спокойное, каким было в день нашей первой переправы. Или, может быть, все дело в том, что наша лодка во много раз меньше того корабля и поэтому волны кажутся больше. Проходит несколько минут, а Кидлат уже бледнеет и наклоняется над ведерком. Мари ополаскивает ведерко и принимается вычерпывать воду, просачивающуюся через крошечные щели, заметные лишь потому, что над ними выскакивают пузырьки.
Впрочем, воды не так уж много, да и расстояние не так уж велико, о чем я могу судить по нашему путешествию с Кулиона. Мари, похоже, в бодром расположении духа, и я предполагаю, что выход в море навел ее на мысли об отце.
Нырнув под парус, пробираюсь на нос – хочу посмотреть, как лодка режет волны. Думаю о людях, ее прежних владельцах, втаскивавших на борт полные сети, выкрасивших свое суденышко в красное и наконец привязавших ее к столбику на мелководье. Куда они ушли? Где они сейчас? Может быть, надеялись, что однажды вернутся, починят ее и приведут в порядок. Может быть, это судьба с самого начала определила нам с Мари найти лодку.
Но если так, то получается, что мне с самого начала было назначено попасть в приют, а нане – заболеть. Нет, такой ход событий мне не нравится. В том-то и проблема: когда веришь, что для всего есть своя причина, вместе с хорошим приходится принимать плохое.
Есть такое слово – ему научила меня нана – тадхана, которое обозначает невидимую силу, вызывающую события, неподвластные нашему контролю. Например, землетрясения или кораблекрушения. Или влюбленность.
Ко мне присоединяется Мари.
– Пора завтракать. – Она протягивает один из апельсинов, украденных из запасов Луко.
Сдираю кожуру, делю апельсин на дольки, и мы едим, выплевывая зернышки в воду. Ветер уносит их, не дав упасть, и я думаю, что этот же самый ветер гонит лодку вперед, к дому.
– Как там Кидлат? В порядке?
Мари пожимает плечами.
– Наверно. Он спит.
– Что будем делать, когда доберемся до Кулиона? Передадим его или…
– Придется взять с собой. Нужно убедиться, что он в безопасности, а передать его невозможно, не выдав себя. Они просто посадят нас на первый же корабль.
– Ты точно знаешь, что мы идем верным курсом?
– Так показал Сидди.
– Но разве ветер не меняется? Что, если Сидди уже указывает не туда? Что, если мы сбились с курса и попадем на другой остров или…
Мари накрывает ладошкой мне рот:
– Ами, доверься мне.
Доверие не имеет никакого отношения к ветру или морю, но ее ясные светлые глаза смотрят на меня, и я немного успокаиваюсь. Оборачиваюсь, чтобы взглянуть на парус. Ветер бьет в лицо, и к глазам подкатываются слезы.
Кидлат свернулся калачиком и спит, засунув в рот палец. Наша скала превратилась в пятнышко, выступ высотой в мой палец. На другом горизонте – только волны, бегущие один за другим холмики.
Море больше не голубое – вблизи оно темно-синее, как ночное небо. Я думаю о том, что внизу, под нами, – о рыбах, кораллах, акулах. Доверься мне. Мачта скрипит и стонет, и парус хлопает под ветром.
Мари сидит бочком, подтянув колени к груди, чтобы поместиться в узком проходе. Я пристраиваюсь рядышком.
– Ты все еще беспокоишься. У тебя лицо сморщенное.
– А разве ты не беспокоишься?
– Это же приключение. Так здорово. – Глаза у нее сияют. – Мое первое в жизни приключение.
– Но что, если муссон придет раньше, чем обычно? Что, если накатят тучи и…
– А что, если море раскроется и проглотит нас? Что, если какой-нибудь большой корабль разломит нашу лодку пополам?
– Что, если мы упадем за борт и забудем, как плавать?
– Вот именно. Может, стоит помолиться?
Мари морщит нос.
– Ты ведь сама во все это не веришь, да?
– Во что во все?
– Ну, в молитву. В бога. – Она говорит точь-в-точь как нана.
– Не знаю.
Мари сердито качает головой.
– Ами, если будешь постоянно беспокоиться, думать о худшем, что может случиться, ты никогда ничего не совершишь. И мы были бы сейчас в приюте или плыли на корабле в какое-то другое место. Может быть, мы бы даже плыли в разные места. Но мы здесь и плывем к твоей нане. Мы это делаем. Так что прекрати беспокоиться. Сейчас уже слишком поздно. Если что-то и случится, мы с этим справимся, хорошо?
