– Вы чисты, – сообщает доктор Томас и протягивает ему другую бумагу. Бондок поднимается и вырывает листок у доктора.
– Ты теперь даже разговариваешь, как они, – шипит он, и доктор опускает глаза.
– А Ами? – спрашивает нана, и я слышу, как дрожат ее губы.
– Мне очень жаль, Тала.
Нана берет протянутый листок и впивается в него глазами. А потом вдруг начинает плакать.
– Нана?
Она пытается что-то выговорить, но рыдания сотрясают ее и душат.
– Сестра Маргарита придет завтра и все подробно объяснит. – Доктор Томас тихонько выходит из дома.
Бондок берет бумагу, читает и вздыхает.
– Ох, Тала.
От него листок попадает наконец ко мне. Под клеточками с моим именем и возрастом, над синеватой печатью в квадратике стоит аккуратный крестик. Ниже одно-единственное слово.
Теперь я знаю, которое из двух предпочла бы, если бы могла выбирать.
Не это – другое.
Sano.
Нана выплакалась и, обессилев, ложится на кровать. Мы прибираемся. Братья уходят, а во мне все еще бурлит энергия. Я остаюсь у нашей спальни.
– Нана? – Я слышу неровное, рваное дыхание и сажусь рядом с ней на кровать. – Мне так жаль.
Она протягивает руку за спину и ищет мою.
– Почему ты извиняешься? Это хорошая новость. – Ее сотрясает новый приступ рыданий. – Ты здорова, моя малышка. Это хорошая новость.
Я не знаю, что сказать, поэтому просто сижу, пока ее дыхание не замедляется. Нана засыпает, а я совсем не чувствую усталости. Ощущение такое, словно в кровь высыпали крохотных жарких бусинок. Поиграть в доме? Нет, слишком шумно – нана может проснуться. Я собираю свои гоночные ягоды из сада и выхожу на улицу.
Ноги сами несут меня в поле, где днем стояла наша очередь. По обе стороны сточного канала, словно квадратные кустики, растут дома. Строители ушли, вокруг ни души, и свет дают только окна больницы да луна в небе. В больнице лежит Росита, но я не хочу, чтобы меня видели правительственные врачи.
Нана забеспокоится, если проснется, а меня не будет рядом. Я иду по новой улице и кладу по одной гоночной ягоде на крыльцо каждого дома – как подарок для новоселов. Когда ягоды кончаются, начинаю собирать их с невысокого куста, а потом вдруг понимаю, что это глупо. Скорее всего, их никто и не заметит. И даже если кто-то заметит, то не поймет, от кого они, потому что, когда они приедут, меня здесь уже не будет.
Боль сковывает грудь, и только когда я забираюсь на кровать к нане и прижимаюсь к ее теплой спине, дышать становится легче. Я засовываю одну ягоду в ее карман – надеюсь, уж она-то догадается, что это от меня.
Коллекционер
Тук-тук!
Я вздрагиваю и просыпаюсь так резко, словно падала с огромной высоты и вдруг остановилась.
Тук-тук-тук!
Кто-то стучит в дверь. Нана уже поднялась. Ее сторона постели успела остыть и теперь, пока ее нет, понемногу разглаживается. Дверь со скрипом открывается, и до меня доносится голос Бондока. Сердце замедляет бег.
– Тала, мы собираемся все уладить. Идем со мной.
– Что ты…
– Поторопись. Сестра Маргарита договорилась, что нас примут.
– Кто нас примет? Зачем?
– Чтобы во всем разобраться. Идем!
– Не могу оставить Ами.
– Я пойду с вами, – кричу я и, сунув ноги в сандалии, спешу к двери. Нана стоит на пороге перед Бондоком, ладонь которого лежит на ее щеке. Он торопливо опускает руку, хотя я видела все это раньше – ее ладонь на его щеке и его ладонь на ее, – когда они думали, что на них никто не смотрит.
Нана поворачивается ко мне.
– Я даже не знаю, куда мы идем и…
– Все объясню по пути. – Бондок отступает на пару шагов и протягивает руки. – Нам нужно быть там к девяти, а иначе он нас не примет.
– Он?
– Ну же, Тала! – Из тени за спиной брата появляется Капуно. – Пора, а то опоздаем.
Капуно – человек более рассудительный и благоразумный, и, похоже, именно его вмешательство решает вопрос. Нана повязывает на лицо тряпицу и берет свою палку, а я закрываю дверь и спешу следом, стараясь не отстать от остальных. Мы идем тем же, что и накануне, путем, тем же, что я шла ночью, – через поле, застроенное теперь новыми домами, к больнице. Скольжу взглядом по ступенькам, ищу оставленные ягоды, но их нет. Ни одной. Все исчезли. Нана снова требует у Бондока объяснить, в чем дело, и он отвечает, что у нас встреча с мистером Заморой, которому мы предъявили наше требование.
– Какое еще наше требование?
– Чтобы Ами осталась.
Нана сжимает мою руку и замедляет шаг. Идти все труднее, мы как будто бредем через грязь, и я уже почти тащу ее за собой.
– Не хочу его видеть.
– Понимаю, – мягко соглашается Капуно, – но попытаться ведь стоит, а?
Нана останавливается и глубоко, прерывисто вздыхает.
– Стоит, – отвечаю за нее я.
Бондок сжимает мое плечо. Рука у него здоровенная, тяжелая и теплая. Нана кивает, и мы идем дальше. Мимо домов, до которых я не дошла ночью и на ступеньках которых не оставила ягод, и длинной очереди у больницы, вытянувшейся к дому доктора Томаса – аккуратному, двухэтажному, с коваными балконами у окон. Бондок дважды стучит в деревянную дверь. На пороге появляется сестра Маргарита.
– Проходите, быстро. Уже почти на пять минут опаздываем.
Внутри прохладно, пол каменный, как в церкви. На выкрашенных в лимонный цвет стенах висят фотографии в рамках. Первая комната, через которую мы проходим, заполнена стопками бумаг. Доктор Томас сидит на низком стуле и пишет что-то в большой книге. Он на секунду поднимает голову, когда сестра Маргарита проводит нас через комнату и закрывает дверь. На другой стороне двери небольшая, косо висящая квадратная табличка с надписью ДОКТОР ТОМАС.
– Так он теперь гость в собственном доме? – усмехается нана. Капуно шикает на нее, а Бондок фыркает.
Мы поднимаемся по ступенькам, зловеще скрипящим под ногами, и останавливаемся по знаку сестры Маргариты на узкой лестничной площадке.
Толпимся перед дверью. Она вся белая, за исключением небольшого квадрата на том месте, где, должно быть, висела табличка доктора Томаса. Над ним болтается на гвозде табличка побольше:
МИСТЕР ЗАМОРА
УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ
ДИРЕКТОРА ДЕПАРТАМЕНТА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ
Как и на дощечках, буквы здесь красного цвета. Сестра Маргарита стучит в дверь, и я стараюсь проглотить поднимающийся в горле комок.
– Войдите.
Она поворачивает ручку.
