Своё яркое воплощение универсализм в языкознании нашёл в так называемых философских (или универсальных) грамматиках XVIII века — Э. Кондильяка, Ц. Дюмарсэ, Н. Бозэ, Д. Хэрриса, И. Майнера, И. Аделунга и др. Главной вдохновительницей их авторов была грамматика Пор-Рояля (1660). Они — универсалисты — распространяли категорию формы лишь на звуковую сторону языка, тогда как его содержательную сторону считали универсальной, т. е. одинаковой у всех языков.
Универсалистский взгляд на язык стал достоянием обыденного сознания. В соответствии с ним различные языки отличаются друг от друга только звуками. Один и тот же предмет (например, стол), размышляет универсалист, в разных языках обозначается по-разному (table, Tisch, table, mesa и т. д.). Выходит, делает он отсюда вывод, разные языки — это разная одежда для одних и тех же представлений. Они отличаются друг от друга не по содержанию, а лишь по звучанию: как бы по-разному ни звучали слова, обозначающие стол, их значение везде одно и то же.
Категория формы для универсалиста есть категория исключительно внешняя, применяемая только к звуковой стороне языка. Язык для него лишь механизм для озвучивания одного и того же — универсального — для всех людей содержания.
Универсалистский взгляд на язык В. Гумбольдт считал пагубным для его познания. Он писал: «Различия между языками суть для него (универсалиста. — В.Д.) различия в звуках, которые он применительно к предметам рассматривает просто как средства для того, чтобы добраться до них. Эта точка зрения (универсалистская. — В.Д.) пагубна для изучения языков, препятствует распространению знаний о языке, а уже имеющиеся делает мёртвыми и бесплодными» (там ж, с. 60).
В. Гумбольдт, в отличие от универсалистов, стал применять понятие формы не только по отношению к звуковой стороне языка, но и по отношению к его содержательной стороне. Это и позволило ему прийти к учению о внутренней форме языка. Л. Вайсгербер видел в этом учении предтечу своей теории языковой картины мира. Он писал: «Как раз-таки для Гумбольдта, который с удивительной неутомимостью врабатывался во все новые языки, было ошеломляющим познание того, что каждый язык в его содержаниях обладает собственной картиной мира, присущим ему космосом понятий и мыслительных форм. То, что завораживало Гумбольдта в языке — это именно эта его внутренняя форма. И не существует более надежного средства осознать внутреннюю форму своего собственного языка, кроме как перенестись полностью в мир другого языка» (Радченко О.А. Язык как миросозидание. Лингвофилософская концепция неогумбольдтианства. Т. 1. М., 1997, с. 56).
Термины внутренняя форма языка и языковая картина мира следует расценивать как синонимические, поскольку В. Гумбольдт интерпретировал внутреннюю форму языка как мировидение, заключённое в языке. Он писал: «Всякий язык в любом из своих состояний образует целое некоего мировидения, содержа в себе выражение всех представлений, которые нация составляет себе о мире, и для всех ощущений, которые мир вызывает в ней» (там же, с. 64).
Любой язык отображает мир, но отображает его с определённой точки зрения — той точки зрения, с которой смотрел на него народ, создавший данный язык. В любом языке, таким образом, представлен универсально-объективный аспект (он связан с отражением в языке объективной реальности как таковой) и субъективно-национальный (идиоэтнический), который отражает уже не мир как таковой, а точку зрения на него со стороны носителей этого языка.
Внутренняя (мировоззренческая, идиоэтническая, национальная) форма того или иного языка складывается из внутренних форм входящих в него единиц — как словообразовательных, так и фразообразовательных. В. Гумбольдт отдавал здесь предпочтение первым перед вторыми. Так, внутренние формы производных слов, обозначающих однотипные предметы, по его наблюдениям, в разных языках и даже в одном и том же часто не совпадают. Он приводил, в частности, пример из санскрита, где слон называется то «дважды пьющим», а то «двузубым» (Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984, с. 103).
Современная этимология накопила огромный материал, подтверждающий наблюдения В. Гумбольдта. Возьму только один пример. При обозначении снегиря русский автор слова снегирь обратил внимание на связь этой птицы со снегом, тогда как сербский — с зимой, немецкий — со способностью подпрыгивать (Gimpel от gumpel — подпрыгивать), а французский образно назвал её пастушком (boureuil).
Выходит, на одну и ту же птицу русский, серб, немец и француз смотрели в процессе создания для неё слова с разных точек зрения, тем самым обращая внимание на разные её признаки. Вот почему В. Гумбольдт писал: «Несколько языков не равноценны такому же количеству обозначений одного и того же предмета: это разные точки зрения» (Радченко О.А. Язык как миросозидание. Лингвофилософская концепция неогумбольдтианства. Ч. 1. М., 1997, с. 72).
Подытоживая свои наблюдения за разными этимологиями у слов, принадлежащих к разным языкам, но обозначающих подобные предметы, В. Гумбольдт писал: «Тем самым возникают в равнозначных словах различных языков разные представления об одном и том же предмете. И это свойство слова вносит главный вклад в то, что каждый язык предлагает собственное мировидение» (там же, с. 64).
Если универсалисты отрицали влияние языка на мышление, то В. Гумбольдт, не отрицая влияния мышления на язык, стал подчёркивать влияние языка на мышление. Он стал протестовать против понимания языка как одежды для уже готовой мысли и объявил язык «органом, формирующим мысль». «Язык, — указывал он, — не есть обозначение сформированной независимо от него мысли, но он сам есть орган, формирующий мысль» (там же, с. 62).
Язык, по В. Гумбольдту, является активной силой, мощной духовной энергией, которая направляет наше мышление по определённому руслу — тому руслу, которое было проложено в нашем родном языке создавшим его народом. Он писал: «Язык, и не просто язык вообще, а каждый в отдельности, даже самый бедный и грубый, является сам по себе предметом, достойным самого интенсивного размышления. Он не просто является, как обычно утверждают, отпечатком идей конкретного народа… Он есть совокупная духовная энергия народа» (там же, с. 71–72).
В связи с тем, что каждый язык имеет особую внутреннюю форму, он направляет познавательную деятельность его носителей по особому, национальному, пути, тем самым создавая им пределы, в рамках которых они и познают мир. Каждый язык в таком случае обладает когнитивной властью над его носителями. Он становится промежуточным миром между объективной действительностью и познающим субъектом. Он становится призмой, через которую человек видит мир. Избавиться от этой призмы можно лишь поменяв призму своего родного языка на призму иностранного языка. Однако власть родного языка над человеком, бесспорно, оказывается вне конкуренции с властью других языков.
Как приговор, звучат в связи с этим слова В. Гумбольдта о руководящей роли языка в познании: «Всякий язык устанавливает духу тех, кто говорит на нём, известные границы… задавая известное направление» (там же, с. 71).
Бенджамен Ли Уорф (1897–1941) придаст этой мысли B. Гумбольдта форму полной обречённости человека перед властью родного языка. Он назовёт его «творцом идей, программой и руководством для интеллектуальной деятельности людей» и добавит: «Мы исследуем природу по тем направлениям, которые указываются нам нашим родным языком» (Уорф Б. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960, с. 174).
