Эпигенетический подход в биологии мозга, в отличие от генетического, делает упор не на бесчисленные мутации, благодаря которым мозг и эволюционировал, а на его медленное развитие. Т.В. Черниговская пишет: «Но есть и другой серьёзный сценарий, согласно которому всё началось с неких изменений в адаптивности, пластичности мозга, который, попадая в несколько изменённую эволюционную нишу, начинал реализовывать новые возможности: начали накапливаться генетические вариации, делающие такое развитие предпочтительным. Накапливаясь, эти вариации и привели к формированию человеческого мозга в его нынешнем виде. Этот сценарий исключает наличие начального „ключевого гена“, вызвавшего толчок. В этой связи стоит вспомнить Б. Поршнева: „Становление человека — это нарастание человеческого в обезьяньем“» (там же).
Какое отношение имеют генетический и эпигенетический сценарии в эволюции мозга к проблеме глоттогенеза? Коэволюционное. Эволюция мозга и эволюция языка находятся в отношениях коэволюции. Это значит, что процесс их развития происходил благодаря их взаимному влиянию друг на друга. Мозг влиял на развитие языка, а язык влиял на развитие мозга. Возникает в связи с этим вопрос: какой компонент в коэволюционной связке «мозг-язык» играл ведущую, главную, приоритетную роль — мозг или язык?
В коэволюционной диаде «мозг — язык» Т. Дикон отвёл главную роль языку. Т.В. Черниговская пишет в связи с этим: «Мозг и язык коэволюционируют, но главную адаптационную работу, по Дикону, делает язык. Дети, таким образом, уже рождаются с мозгом, готовым к синтаксическим процедурам именно из-за развития языка в сторону наиболее вероятностных характеристик, что и фиксируется генетически. Книга Дикона — одно из первых изложений гипотезы о том, что не генетические изменения лежали в основе появления языка, даже если мы их сегодня видим, а наоборот» (там же, с. 32–33).
Р. Джекендофф, в отличие от Т. Дика, главную роль в коэволюционной диаде «мозг — язык» отвёл мозгу. Т.В. Черниговская следующим образом поясняет позицию американского учёного: «Эволюция сделала рывок, приведший к обретению мозгом способности к вычислению, использованию рекурсивных правил и ментальных репрезентаций, создав тем самым основу для мышления и языка в человеческом смысле. Новая „грамматическая машина“, как это называет Джэкендофф [Jackendoff 2002], позволила наращивать языковые структуры для организации (мышление) и передачи (коммуникация) всё усложняющихся концептов» (там же, с. 33).
Какую же позицию заняла Т.В. Черниговская в споре между Т. Диком и Р. Джекендоффом по поводу главной роли в коэволюционной связке «мозг — язык»? Осторожную. Современная наука, с её точки зрения, ещё не готова в настоящее время «установить здесь правильные причинно-следственные отношения» (там же).
Осторожную позицию Т.В. Черниговская заняла и в отношении так называемых специфических человеческих генов — таких, как FOXP2, HAR1F, ASPM и др. Она пишет: «Бесспорно, что разговор о специфически человеческих генах, обеспечивших нашу эволюцию и феноменальную скорость последующего развития цивилизации, нужно вести крайне аккуратно и не ждать сенсаций. Пройдут многие годы тщательной работы и обдумывания результатов, прежде чем мы сможем (если сможем) уверенно описать генетические механизмы, сыгравшие ключевую роль в нашей биологической эволюции. Не стоит обольщаться идей долгожданной находки „гена разума“, ибо претендентов на эту особую роль есть не менее десяти… К тому же сейчас становится ясно, что сами когнитивные процессы влияют на процессы генетические, что заставляет многое увидеть в совершенно новом ракурсе» (там же, с. 33).
Возвращаясь от сенсационных изысканий генетиков к палеоантропологическим данным, Т.В. Черниговская указывает: «Человек современного типа уже на ранней стадии существования обладал когнитивной системой, позволявшей ему концептуализировать пространство и время в знаковых символах. Это вполне соотносится с обсуждаемым в последние годы „грамматическим взрывом“, обеспечившим формирование психических функций, необходимых для синтаксического языка, планирования логических операций, изобретения игр на основе конвенциональных правил, обеспечившим и способность к изобразительному и музыкальному творчеству» (там же, с. 34).
«„Грамматический взрыв“, — поясняет Т.В. Черниговская, — сопровождавшийся формированием основных когнитивных функций, был одним из основных компонентов процесса антропогенеза, приведшего к формированию Homo sapiens в области африканских саванн ок. 150 тыс. лет назад. Можно предположить, что уже на ранних стадиях человек современного типа обладал „когнитивной гибкостью“, синтаксическим языком, и способностью к абстрактному мышлению. Это определило эволюционные и адаптивные преимущества, обеспечившие повышение численности популяций, что вызвало широкое расселение Homo sapiens в тропической Африке и выход в муссонные области Ближнего Востока» (там же, с. 34).
Обобщая данные, накопленные в эволюционной лингвистике на рубеже XX–XXI веков, Т.В. Черниговская отмечает следующие выводы её представителей:
• Нейроанатомический субстрат человеческого языка сформировался 2 млн. лет назад у Homo habilis [Wilkins, Wakefield 1995].
• Некий протоязык возник примерно 1 млн. лет назад у Homo erectus и уже обладал специфическими чертами (порядок элементов, аргументы глаголов, грамматичность и пр.) [Bickerton 1990; 2003; 2007].
• «Полноценный» язык возник между 100 и 150 тыс. лет назад у Homo sapiens sapiens [Aitchison 2000].
• Независимый от зрительной модальности акустический язык мог возникнуть в Африке как результат мутации [Corballis 2003].
• Полностью сформированный синтаксически язык как необходимое условие обмена и передачи символической информации может косвенно быть датирован на основе сопоставления с абстрактными наскальными изображениями, датируемыми примерно 75 тыс. лет назад [Henshilwood et al. 2004].
• Артефакты, найденные в пещерах Южной Африки на реке Klasies свидетельствуют о том, что по крайней мере 115 тыс. лет назад люди были способны мыслить символами и говорить [Wurz 2002] (там же. 38).
Мы привыкли думать, что человек — венец природы. Но эта расхожая истина игнорирует эволюционные достижения наших эволюционных собратьев — животных. Т.В. Черниговская пришла к выводу, что уже давно пришла пора отдать им должное. С восхищением она пишет: «Поражает гибкость поведения и широта когнитивных возможностей практически всех видов от беспозвоночных до высших приматов. У всех — это память, способность менять поведение в зависимости от ситуации, читать языки врагов, жертв и друзей, выводить правила, даже вычислять» (там же, с. 35–36).
Не следует игнорировать и коммуникативные способности братьев наших меньших. Вот их краткий перечень:
• Способность к межвидовой коммуникации (в отличие от нас). Способность выучить язык другого вида, общаться на нём, мимикрируя (шпионя, становясь резидентом и желая иметь взаимовыгодные отношения). Понимание языка других (даже «слов») — выгодно. Например, использование обезьяны в качестве защитника других видов, использование чужих сигналов — не только уберегает от опасности целую группу, но и позволяет экономить энергию и время.
