Но как только речь заходит об А. Кручёных, К.И. Чуковский забывает об этом заявлении и меняет своё добродушие на убийственную иронию и гнев. Так, по поводу поэтических вывертов А. Кручёных и иже с ним он пишет: «Они уже всё с себя сбросили: грамматику, логику, психологию, эстетику, членораздельную речь, — визжат, верещат по-звериному:
Сарча кроча буга на вихроль!
Зю цю э спрум!
Беляматокияй!
„То было и у диких племён“, — поясняет их апостол Кручёных. Вот воистину модный девиз для всех современных художеств: „то было и у диких племен“. Тяга к дикарю, к лесному зверю, к самой первобытной первобытности есть ярчайшая черта нашей эпохи; сказать про творение искусства: „то было и у диких племен“, нынче значит оправдать и возвысить его» (там же, с. 207).
Защищая петербуржца Игоря Северянина от московских футуристов, К.И. Чуковский писал далее: «Пусть Игорь Северянин, как хочет, жеманничает со своими кокотессами-принцессами в жёлтой гостиной из серого клёна с обивкою шёлковой, — на него со всех сторон накинутся с бумерангами, дубинами, скальпами кубисты, футуристы, бурлюкисты: сарча, кроча, буга на вихроль! — и, не внемля его французскому лепету, затопчут бедного поэта, как фиалку. Долой финтифлюшки, и в той же гостиной на всех шифоньерках расставят явайских, малайских, нубийских кривоногих пузатых идолов, по-шамански завопят перед ним: зю цю э спрум! Беляматокияй!» (там же).
Приводя цитаты из «революционных» заявлений А. Кручёных, К.И. Чуковский писал: «„Сбросим с себя наслоения тысячелетних культур!“ — таков бессознательный лозунг новейших романов, поэм, философий, статуй, танцев, картин. „О, большие чёрные боги Нубии!“ — взывает один кубофутурист и, свергая Аполлона Бельведерского, славит „криво-чернявого идола“! „Вашему Аполлону пора умереть, — пишет он в альманахе „Союз молодежи“. — У вашего Аполлона подагра, рахит. Мы раздробим ему череп. Вот вам другой Аполлон, криво-чернявый урод!“. Даже Венеру Милосскую они (московские футуристы. — В.Д.) обратили в дикарку, сослали её в тундру, в Сибирь, и бедная неутешно рыдает в поэме московского Хлебникова:
Ты веришь? — видишь? снег и вьюги!
А я, владычица царей,
Ищу покрова и досуга
Среди сибирских дикарей.
Игорь Северянин явился не вовремя, бонбоньерочный, фарфоровый, ажурный. Добро бы к такому дикарству влеклись одни московские футуристы. Бог бы с ними! Но нет. Это всеобщая тяга» (там же, с. 207).
Самая знаковая фигура среди футуристов — Алексей (Александр) Елисеевич Кручёных (1886–1968). Он прожил долгую жизнь (82 года), но его лучшие годы прошли во времена, когда он мыслил себя «будетлянином».
Всю поэтическую продукцию А. Кручёных можно поделить на три части. В первую из них входят «умные» стихи, во вторую — «полузаумные» и в третью — «заумные». Первые написаны им на русском языке, а последние — на его собственном, заумном. Промежуточное положение между ними занимают «полузаумные».
Среди основных мотивов «умных» стихотворений ведущее место у него занимают антифеминизм (нелюбовь к женщинам) и свинофильство (любовь к свиньям). Первый мотив звучит, например, в таких строчках из его «шедевров»:
Посмотри, какое рыло,
Просто грусть
Он написал здесь вовсе не о свинье, а о женщине. А теперь — о свиньях — с любовью:
Лежу и греюсь близ свиньи
На тёплой глине,
Испарь свинины
И запах псины,
Лежу добрею на аршины.
Чтобы рассказать о своей любви к России, он уподобляет её свинье:
В труде и свинстве погрязая,
Взрастаешь, сильная, родная,
Как та дева, что спаслась,
По пояс закопавшись в грязь.
В «полузаумных» стихах у А. Кручёных попадается кое-что и понятное — наполовину. В самом деле, ведь не все же непонятно, например, в таких его стихах:
Оязычи меня щедро ЛЯПАЧ
— ты покровитель своего загона
чтоб я зычно трепещал и дальш
не знал беляжьего звона! —
ОТПУСТИ ЛОМИЛИЦУ
МНЕ ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ
Оязычи ляма щад
Трыпр ВЫВОВ ПИКАР Сое за
ЦБЫЧ!
ЩАРЕТ!
ЛЯМАШа…
узаль БЯ узвО
ло тимлицИ
Зод зод
дров!..
фью кем
гести
Хость
Павиан
Терпкий полотёр
Половинный
ПОЛОВИНАХ
киян.
* * *
Читатель, не лови ворон.
Фрот фрон ыт,
Алик, а лев, амах.
Зато в своей зауми он реализовал себя сполна. Вот, например, его стихотворение «Глухонемой»:
Муломнг улва
Глумов кул
Амул ягул валгу
За-ла-е
У гул волгала гыр
Марча.
А вот это и без названия понятно:
Те гене
рю ри
ле лю,
бе
тльк
тлбко
хомоло
рек рюкль
крьд крюд
нтри
нркью
би пу.
По поводу такого, с позволения сказать, «языка» К.И. Чуковский писал: «Но вот что главнее всего: этот заумный язык ведь, в сущности, и совсем не язык; это тот доязык, докультурный, доисторический, когда слово ещё не было логосом, а человек — Homo Sapiens’ом, когда не было ещё бесед, разговоров, речей, диалогов, были только вопли и взвизги, и не странно ли, что наши будущники, столь страстно влюблённые в будущее, избрали для своей футурпоэзии самый древний из древнейших языков? Даже в языке у них то же влечение сбросить с себя всю культуру, освободиться от тысячелетней истории… Ясно, что наш футуризм, в сущности, есть антифутуризм. Он, не только не стремится вместе с нами на верхнюю ступень какого-то неотвратимого будущего, но рад бы сломать и всю лестницу. Всё сломать, всё уничтожить, разрушить и самому погибнуть под осколками — такова его, по-видимому, миссия» (Чуковский К.И. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1969, с. 227).
Вместо движения к будущему (к чему обязывало название их литературной школы) наши футуристы повернули назад — к далёкому прошлому, к тому периоду в истории наших предков, когда они пользовались так называемыми первобытными междометиями. Мы видим здесь не что иное, как инволюционизм, взятый в его предельной форме. Дальше возвращаться уже некуда! Дальше идут уже не предки людей — обезьяны, а предки их предков! Выходит в «заумных» стихах А. Кручёных инволюционировал значительно дальше, чем в «умных»: в последних дело дошло лишь до свиней, а в первых — до предков обезьян!
