У носителей тоталитарного посттравматического комплекса, т. е. у большинства наших соотечественников, в той или иной степени отмечаются симптомы избегания, связанные с политической информацией, которая представляется им «нелигитимированной» правящим режимом. Это может проявляться в полном отказе интересоваться политическими событиями в стране, либо в уходе от разговоров на эту тему, либо в опоре в разговорах о политике на точку зрения, пропагандируемую государственными СМИ. Приведу примеры. Самая распространенная ситуация, это когда в разговоре звучат утверждения, которые противоречат версии госСМИ. Нередко, один из собеседников напрягается, что проявляется, в том числе, на телесном уровне, в разговоре на несколько секунд повисает неловкая пауза, и затем он резко меняет тему разговора на какую-либо заведомо нейтральную (например, о домашнем хозяйстве, шоппинге и т. п.).
Второй пример — это диалог, произошедший в психотерапевтическом кабинете. Клиентка: «Сегодня я была обеспокоена, но не собой… Не хочу говорить сейчас чем именно… Я много лет не слежу за новостями. У меня нет телевизора. Когда несколько лет назад в Японии произошла авария на ядерной электростанции, я узнала об этом только через девять дней… А сегодня я прочитала новости. Что-то изменилось во мне. Я как будто стала готова к информации, которая поступает из большого мира…» Ранее эта клиентка рассказывала, что ее мама передавала ей установку настороженного отношения к миру, в частности, наставляла ее: «Никогда никому не рассказывай, что думаешь». Как объясняла клиентка, это было связано с историей их семьи — родители матери были репрессированы и отбывали заключение в сталинских лагерях.
Следующий пример. Диалог двух мужчин:
— На Украине идет гражданская война…
— Ну какая гражданская война? Там же российские военные воюют. Об этом уже столько публикаций есть… Если у тебя знакомые военные есть, они сами тебе скажут, что это так. Это военное вторжение России.
— Ну так говорить нельзя… Мы конечно все понимаем… В Афганистане тоже вроде как гражданская война шла… Но говорить, что это военное вторжение нельзя… это по отношению к России непатриотично…
Четвертый пример. Впечатления украинского общественного деятеля Вадима Черного о российских депутатах:
«Украинские депутаты просты и циничны. Закончив публичную речь и сидя в буфете, они говорят правду и нисколько не верят в тот бред, который только что несли с трибуны или в студии.
Русские депутаты совсем иные. Выходя с эфира, они продолжают повторять откровенную ахинею, вроде отсутствия не только русских военных, но и русского оружия на Донбассе. <…>
Причем, впечатления идиотов они не производят. Предположу, что это очень глубокий страх, заставляющий их выстраивать для себя альтернативную реальность. Они настолько нутром боятся системы, что отождествляются с ее тезисами совершенно искренне.
В этом жуть общения с ними. Перед тобой не люди, а орки. Они принципиально отличаются от людей отсутствием какого-либо рационального анализа. У нас может быть разная система аксиом, но логика одинакова и у Евклида, и у Лобачевского, и в Тернополе, и в Донецке. У них же нет той самой логики, которая отличает людей от зомби.
Это очень странное ощущение, когда перед тобой человек, сохраняя внешне человеческий облик и человеческие повадки, в самом глубинном смысле ведет себя не по-человечески»
[188].
В последних двух примерах, мы имеем дело с тем, что Оруэлл назвал «двоемыслием» или «покорением действительности». Как в книге Оруэлла, так и в советской и сегодняшней российской жизни двоемыслием в совершенстве владели люди приближенные к власти (или стремящиеся к ней приблизиться), поскольку от этого собственно зависела их карьера и материальное благополучие.
Таким образом, когнитивный стиль человека с ТПК включает в себя паттерны игнорирования информации, которая может вызвать ощущение нелояльности к госвласти, либо, если оно даже возникает, субъект избегает обсуждать его и вызвавшие его инциденты с другими людьми, либо факты, которые могли бы вызвать нелояльность, перетолковываются в выгодном для текущих представителей госвласти свете. Что касается избегания и игнорирования тревожной информации, то здесь можно провести параллель с воспоминаниями Бруно Беттельхейма о пребывании в нацистском концлагере: «Чтобы выжить, приходилось активно делать вид, что не замечаешь, не знаешь того, что СС требовало не знать. Одна из самых больших ошибок в лагере — наблюдать, как измываются или убивают другого заключенного: наблюдающего может постигнуть та же участь»
[189]. Весь Советский союз, по сути, был большим лагерем, только с мягким режимом содержания. В нем были области, о которых рядовому гражданину знать было не положено, и которые если и обсуждались, то только шепотом. Что касается «двоемыслия», то, как уже говорилось выше, в первую очередь его использовали и используют люди, которые хотят заслужить милость власти. Хотя, вероятно, некоторыми индивидами оно может использоваться бессознательно и вполне бескорыстно просто для того, чтобы избежать внутреннего конфликта с самим собой. Таким образом, личность с тоталитарным комплексом подобна глине в руках гончара — она демонстрирует готовность менять свои мнения и убеждения, ориентируясь на требования властного авторитета. Еще в середине прошлого века Ханна Арендт отметила: «<…> Если существует такое явление как тоталитарная личность или ментальность, то ее характерными чертами несомненно будут исключительная приспособляемость и отсутствие преемственности во взглядах»
[190].
В плане специфических особенностей мышления людей, так или иначе переживших тоталитарную травму и не переработавших ее, можно также отметить поверхностность суждений, паралогичность и даже цинизм («Сталин был гениальный менеджер», «без ГУЛАГа как можно было провести индустриализацию?»). Причем в том, что не касается общественно политических тем, мышление человека может быть совершенно адекватным.
Выученная беспомощность человека с ТПК проявляется в том, что даже если индивид чувствует недовольство или возмущение в отношении поведения властей, он всячески избегает активных действий, приводя для оправдания своей позиции различные объяснения. Наиболее распространенные из них: «Митинги никогда ничего не решали», «Не надо ходить ни на какие собрания и не надо подписывать никакие петиции! А то попадешь на карандаш в ФСБ!», «Не надо злить власть, а то она будет еще более жестокой», «Ну подумаешь, ограничивают свободу слова и свободу творчества, „Тангейзер“ этот запретили, директора уволили с режиссером. Режиссер то все равно был бездарный!.. Ну, погорячились власти немного. Само как-нибудь рассосется. Вот если мне работать запретят, вот тогда я в партизаны пойду!» Впрочем, эти реакции становятся вполне понятными, если мы вспомним опыты М. Селигмана и модели поведения узников концлагерей, которые своими действиями действительно ничего не могли изменить во внешней ситуации.
