Нокс, со слов ее дядей и д’Амвилля, был смешон, и Мария не принимала его всерьез, пока не настало первое воскресенье ее пребывания в Холирудском дворце. В этот день она сказала, что хочет послушать мессу в капелле. Облаченная в черный бархат, в окружении четырех подруг, по дороге в капеллу она услыхала вопли.
Перед нею возник Шателяр и стал умолять ее не ходить и не смотреть, что происходит.
— Ваше Величество, у ворот дворца толпа. Их настроил против вас Нокс. Они клянутся, что в их стране месса служиться не будет.
Мария вспылила. А она-то собиралась пойти по пути мира с этими людьми…
— Толпа?! — вскричала она. — Какая толпа?
— Прихожане Нокса. Я умоляю вас, послушайте меня. Они очень недобро настроены.
— Я тоже настроена не по-доброму, — отпарировала Мария.
И тут она услыхала крики:
— Поклонение сатане! Смерть идолопоклонникам!
Флем и Сетон схватили ее за руки, но Мария с яростью оттолкнула их. И тут дорогу ей преградил Шателяр.
— Я не путцу вас, даже если рискую навлечь на себя гнев Вашего Величества.
Она оттолкнула его, но лишь только ринулась вперед, как увидала двух людей, которые вели под руки ее священника и раздающего милостыню. Их лица были в крови.
Она подбежала к ним.
— Что они с вами сделали?
Заговорил раздающий милостыню:
— Ваше Величество, это сущие пустяки, Они отняли у нас подсвечники и унесли с собой… Сейчас граф Джеймс разговаривает с ними.
Она заторопилась туда. К толпе, собравшейся у дверей в капеллу, обращался граф Джеймс.
Он приказал людям отступить от ворот замка. Под страхом смерти никто не должен приблизиться к капелле даже на шаг. Он поклялся, что, если кто-то рискнет прикоснуться к королеве или ее слугам, поплатится собственной жизнью.
Когда подошла Мария, настала тишина.
Джеймс обратился к ней:
— Молчи. Ступай прямо в капеллу, как будто ничего не произошло. Все должно быть хорошо.
В Джеймсе было что-то, заставившее ее послушаться. Дрожа от негодования, страстно желая все-таки вернуться к людям и объяснить, почему она идет за римской Церковью, она тем не менее послушалась брата. Он выглядел таким взрослым и мудрым, стоя там, перед толпой, со шпагой наготове.
Он отправил Шателяра за священником и раздающим милостыню, чтобы была отслужена месса, как того хотела королева. Увидев их, Мария совсем расстроилась. Они были с забинтованными головами, и на повязках выступила кровь.
Пока служили мессу, у Марии все время перед глазами была картина: брат с обнаженной шпагой, стоящий перед людским разъяренным морем…
* * *
Она сидела вместе с братом и графом Мэйтлендом в своей комнате и внимательно читала обращение к жителям Эдинбурга, которое предстояло огласить на Маркеткросс.
Передавая свиток Джеймсу, она сказала:
— Теперь они поймут меня. Они увидят, что мне надоели бесконечные распри. Я уверена, если мы будем терпимы и внимательны, мой народ и я найдем выход из этого тумана ереси и раскола.
Мэйтленд и граф Джеймс со всем согласились. Мария была нужна графу Джеймсу. Ее падение будет означать падение Стюартов. Чтобы Мария оставалась на троне, было важно и Мэйтленду — его судьба переплелась с судьбой графа Джеймса. Они хотели мира и знали, что противостояние в вере и фанатизм — отец и мать войны.
Обращение вывесили на Маркеткроссе, и любой мог прочитать его.
…Городские жители стояли кучками, обсуждая королеву, ее сатанинское поклонение, или Джона Нокса и его миссионерство. Для большинства людей терпимость не казалась чем-то ужасным, но Джон Нокс и лорды его прихода думали иначе. Проповедник обозвал Марию «вавилонской проституткой» и заявил, что единственная месса оказалась страшнее, чем десять тысяч людей с оружием в руках.
— Братья мои! — надрывался он с кафедры. — Остерегайтесь! Сатанинское отродье среди нас! Боритесь с дьяволом, братья! Разорвите его на куски!
После этой проповеди Мэйтленд заявил графу Джеймсу и королеве, что хорошо бы ей встретиться с Ноксом да поговорить с ним.
Мария вспылила.
— Я что же, должна пригласить этого человека… этого подлеца, это наглое существо… чтобы он тут ругался со мной?!
— Мадам, это — Джон Нокс, — сказал Джеймс. — Возможно, он вышел из низов, но он властвует в этой стране. Он ведет за собою многих. Кто знает, может, он повлияет на Ваше Величество…
— Или, — добавил дипломатично Мэйтленд, — Ваше Величество повлияет на него.
Мэйтленд и Джеймс принялись уговаривать ее.
— Ваше Величество должны понять, что происхождение Джона Нокса мало что значит для людей. Да и сам он их убеждает в этом. Он ведет их за собой пламенными речами. Пока вы не примете его, ваши подданные будут ужасно недовольны вами. Вы себе же сделаете хуже, ведь тогда они будут думать, что вас пугает встреча с ним.
Мария согласилась на встречу, отчего сам Джон Нокс пришел в страшный восторг.
— Почему это я, — вопрошал он единомышленников, — должен бояться этой встречи? Говорят, она самая красивая королева на свете… Братья мои, но если душа ее уродлива, я увижу в ней ведьму, а тогда и Господь увидит в ней ведьму. А может, вы думаете, что я боюсь идти к ней, потому что она — знатная дама, а я — из низов? Нет, братья мои, мы стоим перед Господом, и наши мирские наряды сорваны с нас. Из всей одежды на нас лишь Истина. А что может быть для Господа прекраснее: его слуга, облаченный в мантию праведности, или размалеванная женщина, римская проститутка?
Нокс явился в Холируд. Его разметавшаяся борода, казалось, топорщилась от праведности. Он прошел через громадные комнаты дворца, уже переделанные на французский лад гобеленами, замечательной мебелью и благоухавшие, как он сказал про себя, отвратительным смрадом дьявола. И тут он увидел королеву. Изящное создание в бархате и драгоценностях… Ее порочно алые губы, казалось, говорили о ее греховности…
Она смутила его. На людях он поливал женщин грязью, но в душе был совсем не равнодушен к ним. Среди его прихожан была Элизабет Боуэс. Ее дочь Марджери в шестнадцать лет стала женой Нокса и родила ему трех детей. У него была любовница. Анна Лок, которая тоже исповедовалась ему. Женщины приводили его в бешенство, и потому он ненавидел их.
Но королева была совсем другой женщиной. Казалось, что каждым своим движением она совращает его. Аромат, исходивший от нее, ее одежд, ее сверкающие украшения, карминного цвета губы — все несло печать греховности. В комнате были и другие женщины, но он был уверен, что они столь же греховны, как и сама королева.
При его появлении граф Джеймс встал.
— Ее Величество королева хотела бы побеседовать с вами.
