Мария взглянула в испуганное лицо, сверкающие глаза и на воинственную бороду.
— Мадам, — начал, было, он, но Мария взмахом руки заставила его замолчать.
— Я приказала вам явиться сюда, господин Нокс, чтобы вы ответили на несколько моих вопросов. Мне хотелось бы узнать, почему вы настраиваете против меня моих подданных, как вы это делали в отношении моей матери? В вашей книге вы делаете нападки не только на королеву Англии, но и на меня, вашу собственную королеву.
Он собирался, было, сказать что-то, но она вновь не позволила ему.
— Господин Нокс, некоторые говорят, что ваша популярность в том, что вы еще живы, когда гибнут ваши друзья, что все это от колдовства.
Большим мужеством он не отличался, и вдруг ему стало страшно. Он был уверен, что в Шотландии ему ничего не грозит, но обвинение в колдовстве — это очень серьезно. Он понял, что от него не ждут ответа. Если против него выдвинуто такое обвинение, то ему нужно просто бежать со всех ног из этой страны!
— Я прошу, — торопливо заговорил он, — Ваше Величество выслушать меня. Если все так, как вы говорите, вы должны наказать меня. Если от чистого сердца учить Священному писанию, если клеймить идолопоклонство, и если стремление объединить людей с Господом есть настраивать подданных против их правителей, то я виновен. Я виновен, что Господь призвал меня и сказал, что я должен показать шотландцам глупость папизма и спесь, жестокость и ложь римского Антихриста.
Мария была поражена. Она ожидала, что он будет защищаться или окажется потрясенным ее очарованием; что он скорее будет стараться угодить ей, нежели бросать вызов.
Он заговорил о своей книге. Если какой-нибудь умный человек найдет, что в книге что-то не так, он готов отстаивать свои убеждения или признать ошибки.
— Умные люди любого возраста говорят о своих взглядах свободно, — сказал он, — и частенько их мнение не совпадает с мнением остальных. Если жить под властью женщины шотландцы найдут приемлемым, то я буду доволен жить так же как и они, подобно святому Павлу под властью Нерона.
Его сравнения приводили в замешательство. Несомненно, он говорил о себе как о святом, а о ней как о тиране и грешнице.
— Я надеюсь, Мадам, что и вы не обагрили рук святой кровью и я не написал ничего, что могло бы повредить вам.
— Святая кровь! — вскричала она, — вы говорите о протестантах, господин Нокс! С прошлого воскресенья руки ваших единомышленников в крови моего священника. Он не умер, но пролилась кровь!
— Я благодарен Господу, что этот человек не умер. Содеянное было грехом.
А потом показалось, словно Нокс забыл, что он в королевском дворце, и начал читать проповедь, как будто стоял на кафедре в пресвитерианской Церкви. Он говорил легко. Он заметил, что история гласит, что очень часто властители не обращали внимания на истинную религию. Что, если потомок Авраама последовал бы за фараоном, а фараон был великим властителем? Что, если бы апостолы последовали за римскими императорами, а ведь римские императоры были великими властителями?
— Ни один из этих людей не поднимал людей против своего властителя, — сказала Мария.
— Господь, Мадам, не дал им сил на это.
— Так что же, — вскричала в ужасе Мария, — вы думаете, что если бы у подданных были силы, то было бы правильно восстать против своего властителя?
— Да, Мадам, если властители превышают свою власть и поступают так, как неугодно Господу.
Мария почувствовала слезы гнева и спрятала лицо в руках.
Нокс завел речь о своем единении с Господом…
А Джеймс был на стороне королевы.
— Что-то задело вас, Мадам? — спросил Марию брат.
Она старалась скрыть слезы и с кривой улыбкой произнесла:
— Похоже, мои подданные должны слушаться его, а не меня. Кажется, что я у них в подданстве, а не наоборот.
Нокс побледнел. Он понял, что может угодить в Толбуф. Он вновь начал разглагольствовать, что Господь просил королей и королев стать приемными родителями Церкви. Он не просил, чтобы люди слушались его, он говорил о Господе!
— Вы забываете, — сказала Мария, что ваша религия чужда мне. Я считаю, что истинная вера — католическая.
— От ваших слов, Мадам, римская проститутка не становится безгрешной супругой Иисуса Христа.
— А не хотите ли вы на это место поставить реформатскую Церковь?
— А римская Церковь, Мадам, порочна.
— Я так не считаю. Моя совесть говорит мне, что римская Церковь чиста.
— Совесть зависит от полученных знаний, Мадам, а ваши познания неверны.
— Вы забываете, что, хоть я и моложе вас, но много читала к училась.
— В этом вы ничем не отличаетесь от евреев, распявших Христа.
— Кто же решит, кто прав, а кто виноват?
— Господь! — был ответ Нокса, но имел он в виду себя.
Она перевела взгляд на брата:
— Уведите этого человека. Я устала от него.
Но Джон Нокс молчать не собирался. Он стоял в центре зала, его голос поднимался к потолкам, и все сказанное им было обвинением не только римской Церкви, но и Марии.
Он говорил так, ибо видел ее слабость. Она была терпелива. Будь она столь же неистова, как и он, Нокс выражался бы помягче и искал бы теперь малейшую возможность улизнуть из Шотландии. Но перед ним фривольная девица, которой больше нравится смеяться и развлекаться.
Нокс и не думал бояться ее. Он будет бороться против нее; он подошлет к ней соглядатаев, каждое ее действие он истолкует по-своему и сделает все, чтобы столкнуть ее с трона, если она не примет протестантскую веру.
Мария внезапно поднялась и бросила взгляд на Флем и Ливи. Они сидели у окна, внимательно прислушиваясь ко всему, что говорится. Они поняли Марию и подошли к ней.
— Нам пора идти, — сказала Мария.
Она легонько кивнула в сторону Нокса и в окружении Флем и Ливи покинула комнату.
* * *
В мерцании свечей апартаменты Марии могли вполне походить на Фонтенбло… Все были одеты на французский лад. Звучала только французская речь. Из Парижа привезли ее гобелены, и теперь они украшали стены. Были постелены дорогие ковры и повешены зеркала в золотых оправах. Мария и Д’Амвилль пели, а Флем и Битон живо обсуждали новую маску
[38], которую они собирались устроить.
А вокруг дворца толпилась, ругаясь, шотландская знать. Католики бранились с протестантами. А приграничные городки грабились как англичанами, так и шотландцами.
Дворец кишел соглядатаями Джона Нокса, Екатерины Медичи и Елизаветы Английской, и все трое стремились к одной цели: принести несчастье королеве Шотландии.
