Сэр Джон Гордон страшно разгневался, узнав об иске. И к Хантлею, и ко всему семейству Гордонов всегда относились с большим уважением. Никто и не помышлял оскорбить их, но, если бы такое случилось, это было бы поводом для поединка. В стычке с Олгилвиллом Джон Гордон защищал свое достоинство, а то, что его за это упрятали в тюрьму, конечно же, было унизительно.
Гордон бежал из-под стражи и укрылся на севере, в крепости.
Когда об этом узнал Джеймс Стюарт, он вспомнил богатые земли, которые следовали бы за титулом графа Меррейского и которые в одночасье прибрали к рукам Гордоны. Он сразу задумался, как бы весь ход событий повернуть с выгодой для себя.
— Хорошее время для Вашего Величества отправиться на север, — сказал он как-то королеве. — Мы должны уладить это дело с Хантлеем и Гордонами. Вы не можете позволить, чтобы молодой Гордон попирал ваш авторитет. А мы терпим любого плута и бродягу, удирающего из тюрьмы, уверенные, что поступаем правильно.
— Джимми, — спросила она, — а нельзя ли попросить его вернуться и предстать перед судом?
— Попросить его вернуться?! Да он никогда такого не сделает! Он снова бросит вызов тебе, как это всегда делают Гордоны.
— Я что-то такого не замечала с их стороны. Единственный человек, который так ведет себя, находится в пресвитерианской Церкви.
— Будь уверена, — быстро проговорил Джеймс, — этот парень Рэндолф все-все расскажет своей королеве. Как ты думаешь, что она скажет, услышав, что ты оставила всех безнаказанными? Она узнает, что Аран и Босуэл в тюрьме, а они — протестанты; а сэр Джон Гордон гуляет на свободе, и он — католик! Быть такой лояльной к католикам ты просто не можешь! А ты спрашиваешь, что это английская королева все не едет да не едет…
— Так давай отпустим Арана и Босуэла на свободу, и ей не к чему будет придраться.
— Сестра, милая, ты не осмелишься на такое. Эти двое очень опасны. Ты ведь знаешь: я буду защищать тебя ценой собственной жизни…
— Да, Джимми…
— Так пусть Ваше Величество выслушает меня.
— Да, Джимми, пожалуйста, скажи, как мне быть.
И Джеймс все объяснил: он просто настоял на поездке на север.
Народ настроился, было, на развлечение, но вместо поэтов, музыкантов и придворных с нею поехали солдаты.
Согласно наставлениям Джеймса, Мария потребовала, чтобы граф Хантлей отдал свои замки Файндлейтер и Ошендаун как бы расплачиваясь за то, что его сын нарушил закон.
Старик Хантлей, будучи в ярости, что кто-то покушается на его владения, и зная о том, что Джеймс Стюарт метит на его титул и на земли, собрал вооруженных земляков и приготовился дать отпор людям королевы. Это было не что иное, как начало гражданской войны… Итогом ее стал захват виновника всего шума Джона Гордона и старика Хантлея. Хантлей был огорчен так сильно, что его хватил апоплексический удар, и он умер, не сходя с места.
Так закончилось первое путешествие королевы на север. Она оказалась в глубочайшем унынии, а когда она увидела громадное неподвижное тело Хантлея, ей было тяжело перенести эту картину и скрыть слезы от брата Джеймса, который отныне титуловался еще и графом Меррейским.
* * *
На обратной дороге ее ожидал приятный сюрприз.
К ним присоединился молодой француз, которого она помнила и знала еще с Франции. Он прибыл вместе с ней в Шотландию. К сожалению, он вынужден был вернуться во Францию с теми людьми, которые сопровождали ее. А сейчас он прибыл в Шотландию с письмами и посланиями от ее друзей.
Это был Пьер де Шателяр, молодой поэт из окружения Генриха де Монморанси.
Пьер был юн и красив. Он состоял в родстве с шевалье де Баярдом, от кого ему и досталась такая внешность.
В Марии он видел свою даму сердца.
Он не был уверен, что найдет в душе Марии отклик на свои чувства. Возможно, все вообще началось с Екатерины, королевы-матери Франции, когда она выбрала именно его, чтобы отправить в Шотландию. Тогда она ему сказала что-то вроде:
— Я знаю, вы в восторге от королевы Шотландии. Я наслышана о развлечениях в этих угрюмых заморских замках. Ах, моя дочь, королева Шотландии, самая хорошенькая женщина на свете. Не сомневаюсь, она будет так рада видеть старого друга… Я помню, как нежна она была с моим милым сыном… Подумать только! Прошло три года, как умер ее муж. Бедное дитя! Ну что же, месье де Шателяр, вы утешите ее.
— Я… Мадам?!
— Да, вы. Вы ведь красивы, не так ли?
Ее смех, сопроводивший слова, содержал сотню намеков, и был значительно выразительнее самих слов. Он был груб и звучал с издевкой, но мог дать надежду. Она выразительно взглянула на Пьера:
— Но, месье де Шателяр, помните о чести Франции.
Он решил, что понял ее, а Екатерина продолжила:
— Вы любите королеву Шотландии. Не отступайте. Промедление никогда не приведет к победе.
Ей что-то было известно… Да она, похоже, намекает, что Мария не так уж и недосягаема…
Он был переполнен надеждой.
И вот он перед королевой. Она повзрослела и выглядела во много раз прекраснее, чем он представлял себе.
Как же тепло она приняла его!
— Месье де Шателяр, я сразу вас вспомнила! Мне так приятно видеть вас… Какие новости от дядей и моей дорогой тети герцогини де Гиз? Что нового от короля и… моей свекрови? Что нового о месье де Монморанси?
Она с жадностью схватила привезенные им письма и стала читать, даже не присев. Месье де Шателяр стоял за ее спиной. Он должен был ей все рассказать… все, что случилось с ее друзьями и родственниками.
Ее глаза наполнились слезами — она вновь затосковала по Франции.
— Я так рада, что вы здесь, — сказала она.
Многие вокруг заметили восторг молодого человека и страстные взгляды, адресованные королеве.
А что касается Пьера, то он, как только остался в одиночестве, все свои чувства перенес в стихи:
О Deesse immorelle,
Escoue donc ma voix
i qui iens en uelle…
О, бессмертная богиня,
Слушай же мой голос,
Ты, правительница…
* * *
Ей было отрадно вновь увидеться с синьором Давидом. Он не сказал, каким покинутым казался замок без нее. Бедный певец Давид, как иногда она звала его, был слишком скромен, чтобы сказать такое. Рядом с предупредительным Шателяром и Давидом с его слегка чопорной преданностью она почти верила, что вернулась во Францию. А какие восторженные стихи Шателяр писал ей! И как было замечательно отвечать ему тоже стихами!
Ей нравилось обсуждать с Давидом свои проблемы; необъяснимым путем он подыскивал советы, в которых она нуждалась. Она передала ему часть французской корреспонденции, чтобы он разобрался с нею. Ее французский секретарь Рауль все меньше и меньше нравился ей. Давид был в восторге от любого хоть маленького поручения, а, когда она делала ему подарки, стараясь как-то отблагодарить за работу — что-нибудь из драгоценностей или отрез бархата на новый камзол — он, казалось, выглядел почти расстроенным. Принимая эти дары, он всегда говорил, что делает все только из любви к ней.
