Вот тогда Дарнлей и принял решение обмануть пировавших в доме Дугласа дружков. Он убежит вместе с Марией из Холирудского дворца, и они ускачут прочь.
* * *
— Пора идти, — сказала королева.
На ней был тяжелый плащ. Ребенок затих. Казалось, он разделяет их участь.
— По боковой лестнице вниз, — сказала Мария. — Дальше через кладовые и кухни… там, где французы… Если они увидят нас — ничего страшного, они нас не выдадут. Мы можем на них положиться.
Со страшно колотящимися сердцами они прокрались вниз по узенькой лестнице, потом через кладовки и кухни к одному из погребов, дверь которого выходила на кладбище.
Дарнлей аж стал задыхаться от страха.
— Нет! Только не этим путем! — закричал он.
— А как еще? — презрительно спросила Мария. — Ты идешь или остаешься дожидаться участи Давида?
Дарнлей все еще мучился сомнениями. При свете луны его лицо казалось мертвенно бледным. Идти ему было страшно, но у него не было никакого выбора, кроме как последовать за Марией… Он сделал шаг и тут же рухнул на свежую могилу.
Он пронзительно завопил, и Мария повернулась к нему, чтобы приказать ему вести себя тихо.
— О, Господи! — воскликнула она, глядя на могилу. — Да здесь же лежит Давид!
У Дарнлея затряслись руки и ноги, и он почувствовал, что дальше идти просто не может.
— Это дурной знак! — прошептал он.
В этот момент перед глазами Марии проплыло лицо Давида, которого волокут по полу… Она со злостью обратилась к мужу:
— Возможно… Очень может быть, что сейчас Давид смотрит на нас… и вспоминает…
— Нет… нет… — застонал Дарнлей. — Я невиновен…
— Не время сейчас, — произнесла Мария, отвернувшись от него и решительно направившись вперед.
Он пошел следом за нею через это жуткое кладбище, пробираясь между могил, и содрогаясь, когда взгляд натыкался на надгробные плиты…
На краю кладбища их поджидал с лошадьми Эрскин. В молчании Мария села в карету вместе с Эрскином, а Дарнлей поехал верхом.
— Скорее! — заорал Дарнлей.
Ему страшно хотелось уехать от этого места как можно дальше. Он представил, как призрак Давида встал из могилы и толкает его на свое место. Жуткий страх охватил Дарнлея, страх и перед смертью, и перед жизнью.
Однако лошади Эрскина не могли нестись так быстро, как того хотел Дарнлей.
— Я сказал быстрее! — нетерпеливо воскликнул он. — Промедление смерти подобно!
— Ваше Величество, я не посмею, — ответил Эрскин.
— Помните о ребенке! — сказала Мария. — Мы едем так, чтобы не навредить ему.
— Вы — дураки! — завопил Дарнлей. — Если они нас схватят, то убьют нас!
— Я предпочту быть убитой, нежели убить собственного ребенка.
— Да глупости это все! Что значит один какой-то младенец?! Этот помрет — другие будут. Скорее, я сказал, не то я упеку тебя в тюрьму, как только мы прибудем на место!
— Не обращайте внимания на него. Я прошу вас прежде всего помнить о ребенке.
— Да, Мадам, — ответил Эрскин.
Дарнлей заорал:
— Ну уж нет! Нас догонят и убьют, а я не хочу!
Он пришпорил лошадь и ушел вперед. Вскоре он исчез из виду.
Мария почувствовала, как по щекам катятся слезы. Она стыдилась человека, который был ее мужем. В ней больше не осталось ни капли страха. В такие минуты, как эта, когда ей грозила опасность, она ощущала, как великое мужество охватывает ее. Сейчас она действительно чувствовала себя королевой.
Она презирала Дарнлея. Она разрушила планы брата и интригана Мортона. Она вновь спасла свою корону.
Господи, как же стыдно за мужа-глупца! Она почти была готова умереть от стыда. Он был ведь не только глуп, но и труслив.
Как бы ей хотелось, чтобы он был мужественным и сильным, чтобы на него можно было положиться… И пусть бы на них сыпались невзгоды — они держались бы вместе…
Они ехали долго, и, когда забрезжил рассвет, Эрскин сказал, что они неподалеку от замка Данбар.
Вскоре он сообщил, что видит всадников. Мария с трудом разлепила отяжелевшие веки. Один из всадников ушел вперед и вскоре поравнялся с каретой королевы. Она с облегчением и обожанием взглянула на человека, именно непохожестью своей напомнившего ей о Дарнлее.
Она обратилась с приветствием к нему:
— Я никогда еще не была так рада видеть вас, граф Босуэл!
ГЛАВА IV
Стояла жаркая июньская ночь. Мария со стонами металась в постели. Последние месяцы принесли ей много страданий, но главное испытание было еще впереди.
Слуги не отходили от нее, и Мария чувствовала: они не уверены, что она останется в живых.
Ей было тяжко. После смерти Давида Мария стала еще больше опасаться людей, что были вокруг нее; она не могла ни на кого полностью положиться. Даже сейчас, мучаясь рождением ребенка, она не могла избавиться от мыслей о Рутвене, Мортоне, Линдсее, Аргайле… Старика Рутвена уже не было в живых — он умер в изгнании, но его сын был мастером создавать проблемы не хуже отца. Ее собственный брат, граф Меррейский, как ей стало известно, был посвящен в заговор, который включал в себя не только убийство Давида, но и свержение самой королевы. Граф Мэйтленд Летингтонский, лучший государственный муж Шотландии, человек, в знаниях которого она нуждалась, человек, который всегда проявлял такое почтение к ней, был под подозрением. Он скрылся вместе с Атоллом в горах… Почти не оставалось сомнений, что и он не без греха.
Воспоминания об этих людях удручали ее, но был еще один человек, при мысли о котором она впадала в такую подавленность, что была готова просто умереть. Зачем же она вышла замуж за этого Дарнлея?! Она страшно ненавидела его. Ей казалось просто невозможным, что кого-то можно так ненавидеть… Он предал всех. Он предал тех, с кем пошел против Давида. Сейчас он молил Господа только об одном: чтобы, ради всех святых, Мария не простила графов-изгнанников и они не вернулись отомстить тому, кто отступил от них. Он бесновался; он скулил и куражился; он лебезил и качал права. Его присутствие рядом было невыносимым.
В государстве тоже было неважно. Да, конечно, при поддержке сил, что собрали Хантлей и Босуэл, она с триумфом возвратилась в Эдинбург. Графы-мятежники, виновные в смерти Риччо, поспешили спрятаться, но были схвачены и четвертованы. Казнили всех, кроме графа Меррейского: Мария сделала вид, что верит в его непричастность. Казнь же остальных была естественным итогом всего, но Мария жалела, что никак не могла помешать этой казни — все сделал Босуэл. Бесспорно, он был самым мужественным человеком в Шотландии, но как государственный деятель он не может тягаться с Мэйтлендом или графом Меррейским.
