Она заставляла себя думать о смерти мятежников без какого-либо раскаяния.
Сейчас она уже прекрасно видела свои ошибки. Ах, если бы только вернуться на год назад! Если бы можно было снова оказаться в том июльском дне, когда она венчалась в церкви Холируда с Дарнлеем… Ведь она и повела бы себя иначе, и жизнь бы тогда сложилась совсем по-другому…
Она начала понимать, что могла собрать вокруг себя людей и лишить брата его могущества…
Она оказалась замужем за самым подлым в Шотландии человеком… Надо быть сильной…
Но сейчас в ней была лишь только боль, сквозь пелену которой она видела склонившиеся над ней лица…
Иногда боль отпускала, и она видела рядом подруг…
Вот Битон… Бедняжка! Ее Томас Рэндолф был с позором отправлен в Англию. Оказалось, он был не только на стороне мятежников, но еще и шпионом английской королевы.
Несчастная Битон! — подумала Мария. — Ведь она, как и я, оказалась невезучей… А были такие надежды… А вот и Флем… Сердце ее разбито, потому что Мэйтленд скрылся со Двора, опасаясь наказания.
Семпила разжаловали, а милая Ливи осталась вместе с ним…
Не соверши Дарнлей предательства, Давид бы остался в живых… А будь он живой, все бы были счастливы…
Я ненавижу отца этого ребенка! — задумалась Мария. — По дворцу обо мне говорят кошмарные вещи. Они шепчутся сейчас в коридорах обо мне. Кто приходится отцом тому, кто рождается в эти мгновения, — Дарнлей или Давид? Кто отец ребенка — король или секретарь?
Может быть, рядом с ними сейчас Дарнлей… Что он делает: оправдывает меня или клевещет?
Господи, зачем я вышла за него замуж? — спрашивала она себя. — Сейчас, перед лицом смерти, мне ясно, что я хочу лишь одного: чтобы его никогда больше рядом со мной не было…
Битон поднесла ей к губам чашку с питьем.
— Битон, — начала, было, Мария.
— Милая моя, молчите, — сказала Битон. — Иначе вы потеряете силы. Поберегите их для ребенка.
…Поберегите их для ребенка! Не растрачивайте силы на ненависть к отцу младенца…
Казалось, прошла вечность, прежде чем она услыхала младенческий крик…
В неописуемом волнении Мэри Битон выбежала из покоев, крича:
— Все позади! Все в порядке! У королевы сын!
* * *
Она молилась, чтобы сын объединил ее истерзанную страну с королевством по ту сторону границы. Она понимала, иначе мира не будет.
Была лишь единственная вещь, в которой ей нужна полная уверенность. Не должны говорить, что маленький Джеймс Стюарт — бастард. Слухи, что он незаконнорожденный, могут сильно навредить будущему королю.
Она уже не раз замечала напряженно поджатые губы и оценивающие взгляды тех, кто был рядом с мальчиком. В кого он? В Дарнлея? А эти большие глаза? Интересно, может, из него выйдет искусный музыкант?
Перед Марией лежала задача не из приятных. Ей надо показать, что она в мире со своим мужем. Нельзя допустить, чтобы он лил отраву в людские уши. А ему так хотелось это сделать, даже зная, что он вредит этим самому себе.
Она пригласила Дарнлея и в присутствии всего Двора громко произнесла:
— Ваше Величество, я пригласила вас посмотреть на нашего ребенка. Взгляните в его личико. Господь благословил наш союз младенцем. Он — плоть от плоти вашей.
Дарнлей склонился над мальчиком. Она намекала, что ей известно о слухах. Он боялся жены, ведь она могла наказать его. Он боялся тех графов, которые были виновны в смерти Риччо. Да, сейчас они в ссылке, но позволь она им вернуться, и его постигнет участь Давида. Он совершенно не понимал, как поступить. Иногда ему страшно хотелось показать, что ему нет никакого дела до нее. Но сейчас-то совсем другая история: в моменты, как этот, он всегда был в проигрыше.
Мария взглянула на склонившегося над ребенком мужа, на лордов, наблюдавших за всей этой сценой… Ее голос зазвенел под сводами дворца:
— Я клянусь перед Господом, как если бы стояла перед Ним в Судный день: этот ребенок от вас, а не от другого мужчины. Я хочу, чтобы все присутствующие здесь запомнили мои слова. Я говорю — и Господь тому свидетель, — что ребенок этот настолько ваша плоть, что меня пугает это.
Она повернулась к знати, столпившейся у постели.
— Я надеюсь, — сказала она, — что этот мальчик объединит Шотландию и Англию. Я верю, этот союз примирит наши страны.
— Так будем же надеяться, — сказал граф Меррейский, — что он унаследует два королевства только после вас. Вы ведь вряд ли хотите, чтобы он опередил своих родителей.
— Его отец порвал со мной, — печально произнесла Мария.
Дарнлей заорал:
— Вы не можете так говорить! Вы сказали, что все должно быть прощено и забыто, что между нами теперь все, как было в самом начале.
— Я хотела бы забыть, — сказала Мария, — но как это сделать? Вы могли убить меня, вспомните… и не только меня… но и вот того ребенка, что сейчас перед вами…
— Да ведь все позади…
— Все позади… Я очень устала. Я хочу остаться с мальчиком одна.
Она тяжело повернулась к стене, в полном молчании все удалились из покоев.
Пока Мария спала, над дворцом продолжал витать шепоток.
Она поклялась, что Дарнлей — отец ребенка. А если бы это было не так… она все равно поклялась бы или нет? Призвала ли она бы Господа в свидетели, окажись отцом Давид?
И в Эдинбургском дворце, и на улицах города звучала лишь одна фраза и более ничего:
— Кто отец принца: Дарнлей или Давид?
* * *
Перед Марией было теперь два важных дела: заботиться о малыше и избавиться от мужа. Он неотлучно находился рядом с ней, то упрашивая, то угрожая. В нем не осталось и тени былого равнодушия. Он страшно хотел быть действительно мужем. Он кричал, что она не должна выставлять его из спальни. Она не должна ставить у дверей охрану, чтобы он не пробрался тайком.
Бывало, он рыдал перед нею, колотя кулаками по коленкам, как капризный ребенок.
— Почему вы выставляете меня из своей постели? Разве я не муж вам? Что вы обещали мне, когда уговаривали объединиться? Вы сказали, мы должны держаться вместе… Все — ложь! Ложь, чтобы сделать меня врагом Мортона и Рутвена. Вы забрали у меня их дружбу и ничего не дали взамен.
— А я ничего не могу дать взамен пустоты, — презрительно сказала она. — Они никогда не были друзьями вам.
— Вы жестокая женщина… жестокая… Кто ваш любовник сейчас? У такой женщины, как вы, должен быть любовник. И не мечтайте, что я не узнаю его имени!
— Вы ничегошеньки обо мне не знаете, — сказала она ему. — Запомните на всю жизнь: я презираю вас. Меня тошнит от вашего присутствия. Уж лучше я пущу в постель жабу, чем вас.
