Глава XI. Второй следователь
Фатимская Божья Матерь
В ту ночь меня отвели в другой кабинет. За письменным столом сидел капитан, мой новый следователь. Видно, подполковник, который меня допрашивал прежде, не выполнил план. Новый следователь снова начал с анкетных данных, затем снова призвал чистосердечно признаться во всем и дать информацию о католических миссионерах. Но капитану, хоть и был он хитрее, повезло со мной не больше, чем подполковнику. Например, однажды он предъявил мне список священников и приказал указать знакомых. Я не обинуясь заявил, что при малейшей опасности для них и для веры я буду отрицать любое знакомство, если даже речь пойдет о самом известном человеке.
Довольно быстро отношения между нами стали очень напряженными. Он, высокомерный большевик, превозносил деяния Сталина и коммунистов «на благо народа». «Да, — сказал я однажды, — вы сделали народу столько „блага“, что он обожает вас и жаждет поставить памятник Сталину и всем советским благодетелям — посмертно!» Слыша такие шутки, он вздрагивал и мстил: запрещал жестикулировать, заставлял убрать руки со столика, за которым я сидел, и держать их неподвижно на коленях.
Однажды ночью он захотел поглумиться над моей верой конкретнее обычного. В бытность мою в Одессе нашли у меня в кабинете при обыске листовки православных румын с изображением Фатимской Божией Матери и молитвой Папы о мире
[69], переведенной на русский язык. Следователь вытащил одну из этих листовок. «Смотрите! — воскликнул он. — Тоже мне, пропаганда! И такое вы несете в народ?» Он сказал «балерина», говоря о Пресвятой Деве, скромно изображенной на ветвях каменного дуба.
Он расхаживал по комнате, но тут остановился слева от меня. Я сжал кулаки и, не вставая, сделал вид, что бью его в живот. «Перестань, черт!» — крикнул я. Он отскочил… такой смельчак, но, увидев, что я просто делаю вид, продолжил ходить взад-вперед с листком в руке.
Вот он снова в двух шагах от меня. Тут я молниеносным движением вырвал у него листок с образом и разорвал его. «Чтобы он не оставался в ваших грязных руках», — пояснил я. Я хотел опустить обрывки в карман, но он велел положить их на столик в пепельницу. Все же позже, усыпив его бдительность, я спрятал несколько клочков, унес и в камере просмотрел их.
К счастью, оказалось, что у меня остался клочок с изображением головы. Это был единственный священный предмет, который я, если можно так сказать, отвоевал. Утешение, однако, длилось недолго: спустя несколько дней меня обыскали в связи с переводом в Лефортовскую тюрьму, нашли эти полтора квадратных сантиметра бумаги и отобрали.
«Любезности»
Обмен «любезностями» случался у нас часто, пока я, заметив, что в религиозных вопросах следователь употребляет специальные термины, не спросил его, уж не поп ли он расстрига.
Один раз состоялся самый настоящий диспут на религиозную тему. Следователь взял помощников, двух-трех офицеров. На обычный вопрос о задании, данном мне Ватиканом при отъезде в Советский Союз, я, как всегда, ответил, что мое единственное задание — духовная поддержка верующих и обращение неверующих.
— Не стоило для этого ехать из Италии. В России своя христианская религия, православная, и католикам здесь нечего делать.
Я объяснил им учение о единстве Церкви Христовой, основанной святым Петром и его преемниками.
— Все равно Римскому Папе слать нам священников незачем. Священников у нас даже слишком много. Русский народ тоже верит в Бога и в святого Петра.
— Мало верить. Нужно признавать верховную власть святого Петра и подчиняться ей в лице преемника Петра — Папы. А так называемые православные священники этого не делают. Кроме того, вы говорите, что у вас их даже слишком. Ну, и где они? Вы же арестовываете всех, кто верно служит Иисусу Христу!
— Нет, не всех. У нас имеются протоиереи и архиереи. А теперь есть даже патриарх. А у вас — Папа… Пий… как там дальше?
— Пий XII.
— У вас Папа Пий XII, у нас — патриарх Алексий.
— Это Алексий — патриарх? Да какой он патриарх! Он — марионетка, лизоблюд Сталина.
— У него зуб на Алексия, — заметил следователь. — Нужно отдать его патриарху, пусть он его судит.
— Мы не знаем, что делать с Папой Римским и с патриархом Московским, — сказал следователь в конце. — Когда-нибудь ликвидируем обоих.
Однажды ночью, когда следователь предрекал пришествие коммунизма в Европу и полное упразднение религии, я напомнил, что большевизм в Европу уже пришел с Красной армией. «Варварства, совершенные этой вашей армией, — заметил я, — худшая пропаганда коммунизма. Европа не сдастся вам». Я сказал ему это, но корректная речь на следователя не действовала. Он заявил, что вся Европа, когда встречала Красную армию, ликовала. Тогда я отставил корректность. «Дудки, ликовала! — отбрил я. — Европа задохнулась от зловония вашего дерьма! Европа пошлет вас куда подальше».
В другой раз следователь «доказывал» мне правоту материализма и в качестве аргумента выдвинул факт разгрома немцев и их союзников. Те, дескать, имели девизом «Gott mit uns» — «С нами Бог» и проиграли, а Советский Союз — против Бога и победил. В ответ я посоветовал не слишком хвалиться, чтобы не кончить, как фюрер.
«Немецкий девиз „С нами Бог“, — сказал я, — просто музейная реликвия. На самом деле Гитлер был атеистом, как и ваш Сталин, и преследовал религию, особенно католическую. Бог правильно покарал его. Так что будьте осторожны. У дьявола два рога: один ему сломали в лице Адольфа Гитлера, и сейчас очередь второго — Сталина с приспешниками». Для следователя занести в протокол допроса эти резкости было невозможно; для поклонников апокалипсического зверя они звучали кощунством. Более того, кажется, именно тогда следователь посчитал своим долгом, чтобы не выглядеть согласным с моим непочтением к идолу, заявить, что он не позволит мне выражаться подобным образом.
— Я офицер Советской армии и советской юстиции! — крикнул он. — И я не потерплю, чтобы в моем присутствии оскорбляли Советское государство и его должностных лиц!
— Хорошо, — согласился я. — Советское государство и его должностных лиц я больше не оскорблю. Но обещайте, что и вы не будете оскорблять религию и ее служителей.
Следователь обещал. С тех пор допросы стали спокойнее. Однако мучить меня он не прекратил: запрещал класть руки на столик, не позволял мне достаточно спать, по ночам ведя допрос часами. Две ночи подряд он вообще не дал мне сомкнуть глаз, несмотря на то что к утру обсуждать было уже нечего.
Пытки
В то время на Лубянке в качестве пытки чаще всего не давали спать. Помню, как одного моего сокамерника, чтобы доконать, таскали на допрос ночей шесть кряду.
