В истории Мухаммеда мало сюрпризов, даже если вы не слышали ее раньше. В VII веке некоторые жители Мекки исповедовали религию Авраама и даже верили, что Авраам лично построил их храм, Каабу. Рассказывают, что сам храм (большую часть его первоначального убранства позже уничтожили фундаменталисты — прежде всего ваххабиты) был осквернен идолопоклонством. Среди «ханифов», «отвернувшихся» от храма в поисках другого утешения, был и Мухаммед, сын Абдуллы. (Книга пророка Исайи также призывает истинно верующих «отходить» и изолироваться от нечестивых.) Удалившись в пещеру на горе Хира во время Рамадана, месяца зноя, и пребывая «во сне или трансе» (цитата из комментариев Пиктолла), Мухаммед услышал голос, повелевавший ему читать. Дважды он отвечал, что не умеет читать, и трижды слышал тот же приказ. В конце концов он спросил, что читать, и получил дальнейшие приказания от имени властителя, «сотворившего человека из сгустка крови». После того, как архангел Гавриил (так он представился) поведал Мухаммеду, что ему суждено стать посланцем Аллаха, и удалился, Мухаммед рассказал все своей жене Хадидже. Когда они вернулись в Мекку, Хадиджа отвела Мухаммеда к своему двоюродному брату, старику по имени Варака ибн Науфаль, «который знал писания евреев и христиан». Этот усатый ветеран заявил, что божественный посланец, некогда посетивший Моисея, объявился снова на горе Хира. С того момента Мухаммед принял скромный титул «Раб Аллаха» («Аллах» по-арабски не что иное, как «бог»).
Поначалу рассказы Мухаммеда не заинтересовали никого, кроме жадных хранителей храма в Мекке, которые видели в нем угрозу своим заработкам на паломниках, и ученых евреев из Ятриба в двухстах милях от Мекки, которые за некоторое время до того провозгласили пришествие Мессии. Первые постепенно стали более опасны, а вторые — более расположены к Мухаммеду, в результате чего он предпринял поездку (хиджру) в Ятриб, ныне известный как Медина. Его бегство в Медину считается официальным началом эры ислама. Но как и в случае с Иисусом, прибытие которого из Назарета начиналось жизнерадостными знамениями с небес, все это кончилось очень скверно: аравийские евреи поняли, что их ожидания в очередной раз обмануты, и не исключено, что обмануты намеренно.
Согласно Карен Армстронг, чей анализ полон сочувствия — чтобы не сказать восхваления — исламу, арабов того времени уязвляло то, что история прошла мимо них. Бог являлся христианам и евреям, «но арабам он не посылал ни пророка, ни писания на их языке». Таким образом, хотя Армстронг и не говорит этого прямым текстом, арабы давно созрели для собственного откровения. Заполучив такое откровение, Мухаммед не намеревался мириться с утверждениями иноверцев о его вторичности. Вполне в духе Ветхого Завета, хроника его карьеры в VII веке скоро оборачивается перечислением злобных распрей нескольких сотен, иногда нескольких тысяч невежественных обитателей деревень и заштатных городков, и перст божий решает и улаживает местечковые споры. Как уже случилось однажды с рассказами о первобытной резне в Синае и Ханаане (которые также не подтверждаются никакими независимыми источниками), в заложниках у «судьбоносного характера» этих безобразных склок оказались миллионы людей.
Не вполне ясно, можно ли вообще считать ислам отдельной религией. Поначалу он удовлетворял потребность арабов в собственном вероучении и навсегда связан с их языком и с их впечатляющими завоеваниями. Их военные успехи, пусть и не столь поразительные, как победы молодого Александра Македонского, несомненно, наводили на мысль о всевышней поддержке, пока не застопорились на окраинах Балкан и Средиземноморья. Но при подробном рассмотрении ислам не более, чем набор очевидных заимствований, кое-как собранный из подходящих фрагментов более ранних книг и традиций. Иными словами, ислам вовсе не был, по великодушному выражению Эрнеста Ренана, «рожден в ясном свете истории». Его происхождение столь же туманно и условно, как и источники, которыми он воспользовался. Ислам претендует на очень многое. Он не просто требует рабской покорности от своих последователей, но и ожидает почтительного отношения от всех остальных. В его учении нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы хоть как-то оправдать подобные претензии и высокомерие.
Пророк умер в 632 году по нашему приблизительному летосчислению. Через целых сто двадцать лет Ибн Исхак составил его первое жизнеописание, оригинал которого утерян и доступен лишь в переработанном варианте Ибн Хишама, умершего в 834 году.
К этим слухам и неясностям можно добавить, что у нас нет надежной информации ни о том, как последователи Пророка составляли Коран, ни о том, как возник канон изречений Мухаммеда (некоторые из них были записаны его личными писцами). Эта знакомая проблема усугубляется — даже больше, чем в христианстве, — вопросом наследования. В отличие от Иисуса, который, судя по всему, намеревался очень скоро вернуться на землю и (какой бы вздор ни нес Дэн Браун) не оставил известных наследников, Мухаммед был не только военачальником и политиком, но и, в отличие от Александра Македонского, многодетным отцом. Однако кому передать свои бразды он не распорядился. Борьба за первенство началась почти сразу после его смерти. Как следствие, ислам претерпел свой первый крупный раскол — на суннитов и шиитов — еще до того, как стал полноценной религиозной системой. В этом расколе нам ни к чему занимать чью-либо сторону, хотя и можно отметить, что, по крайней мере, одна из интерпретаций должна быть ошибочной. А первоначальное отождествление ислама с ранним халифатом, состоявшим из несговорчивых наследников Мухаммеда, с самого начала подчеркивало его человеческое происхождение.
Некоторые исламские авторитеты рассказывают, что во время первого халифата Абу Бакра, сразу после смерти Мухаммеда, возникли опасения, что передававшиеся из уст в уста слова Пророка могут позабыться. В боях пало столько мусульманских воинов, что число тех, кто хранил Коран в памяти, сократилось до критических размеров. Посему было решено собрать всех живых свидетелей, а также «бумагу, камни, пальмовые листы, лопатки, ребра и кусочки кожи», на которых были выцарапаны изречения Пророка, и поручить Зайду ибн Сабиту, одному из писцов Мухаммеда, свести их воедино. Когда это было сделано, у мусульман появилось нечто вроде официального канона.
Если все произошло именно так, Коран возник довольно скоро после смерти Мухаммеда. Но, как тут же выясняется, истинность этого рассказа под вопросом. Некоторые полагают, что идея собрать слова Пророка пришла в голову Али — четвертому, а не первому халифу, основателю шиизма. Многие другие, а именно суннитское большинство, утверждают, что окончательное решение принял халиф Усман, правивший с 644 по 656 год. Узнав от одного из своих военачальников, что воины из разных провинций дерутся из-за расхождений в разных версиях Корана, Усман приказал Зайду ибн Сабиту собрать все имеющиеся тексты, унифицировать их и свести в один. Когда это задание было выполнено, Усман приказал послать единообразные копии в Куфу, Басру, Дамаск и другие города, а оригинал хранить в Медине. Таким образом, Усман сыграл ту же роль в создании исламского канона, что Ириней Лионский и епископ Александрийский Афанасий сыграли в стандартизации, чистке и цензуре христианской Библии. Одни тексты были объявлены священными и непогрешимыми; другие стали «апокрифами». Усман даже превзошел Афанасия, повелев сжечь все более ранние и альтернативные тексты.
