Однако на основании этих бесспорных истин прийти к заключению, что новые групповые идентичности ничего не значили, было бы в корне неверно. Полноправное участие в жизни союза было недоступно всем членам группы, о чем говорит существование воинов низшего класса и рабов. Ни те ни другие не вносили столь весомого вклада в формирование групповой идентичности, как воины высокого статуса. Но с другой стороны, право голоса имелось не только у считаных единиц. Королевские семьи сменялись с быстротой, которая свидетельствует о том, что групповая идентичность основывалась вовсе не на преданности той или иной династии. Даже после свержения последнего правителя из рода Амалов остготы сохранили свою идентичность. Я бы сказал, что основными носителями групповой идентичности – то есть теми, для кого она представляла наибольшую выгоду, – в этот период, когда происходила постоянная ее переоценка, – были как раз отряды воинов, обладавших высоким статусом. И, судя по отдельным данным, они могли составлять от одной пятой до трети от всех мужчин, носящих оружие. И даже пусть групповая идентичность варваров регулярно подвергалась пересмотру – скорее в политическом плане, нежели в культурном, – ничто не говорит о том, что ее было легко уничтожить. Среди более крупных объединений превосходным примером тому являются остготы – они вовсе не растворились бесследно в Италии после 493 года. Среди малых племен выделяются герулы и руги, обнаружившие удивительную способность к выживанию даже после разгромных поражений. Пусть они не были «народами» в классическом понимании этого слова, однако союзы иммигрантов оказались не только крупными, но и прочными. И здесь опять-таки сыграла свою роль жестокость той эпохи
[436].
Только начиная размышлять о феномене групповой идентичности, социологи предполагали, что группы людей утрачивают политическую и культурную связь в результате физического разделения. Однако одно из самых важных открытий по этому вопросу после Второй мировой войны гласило, что активные групповые идентичности нередко развиваются по прямо противоположному сценарию: интенсивное взаимодействие в форме соперничества.
Развитие групповой идентичности является элементом создания крепкого сообщества, способного защищать свои интересы. И не нужно долго искать примеры в событиях IV и V веков, чтобы обнаружить, что насилие и война – высшая форма соперничества – стимулировали переоценку идентичности, которая и произвела на свет новые варварские союзы. Некоторые новые идентичности (в особенности вестготов и коалиции вандалов и аланов) создавались иммигрантами, которым было необходимо закрепиться на римской территории в составе крупного объединения, чтобы сохранить независимость и защититься от традиционной политики империи, сводившейся к разделению угрожающих ей крупных племенных образований. Другие родились при крахе империи Аттилы, породившем яростное соперничество, на сей раз среди многочисленных воинских групп, собранных гуннами на Среднедунайской низменности. А третьи возникли среди племен, надеявшихся захватить земли разрушающейся Западной Римской империи. Вестготы и союз аланов и вандалов могли сыграть в эту игру, сулившую большой куш, поскольку они изначально объединились, чтобы выжить, – но появлялись и другие группы, чтобы принять участие в состязании, прежде всего остготы, франки и лангобарды. Англосаксы, двинувшиеся в Нижнюю Британию, также подпадают под эту категорию.
Все эти новые групповые идентичности были рождены в горниле войны, их породило насилие, и, несмотря на их переоценку и изменения, они оказались довольно долговечными, по крайней мере среди воинов, обладавших высоким статусом и получавших наибольшую выгоду от принадлежности к группе, интересы которой они защищали. Это, конечно, не означает, что каждый член племени (в том числе воины, обладавшие более высоким статусом) был одинаково предан своему народу или что эти идентичности были нерушимы. Ни то ни другое не является верным для современных примеров. Однако идентичности, выкованные в конце IV–V веке, были реальными политическими феноменами, а не просто идеологиями или династическими фантазиями
[437].
Миграции, совершенные этими племенами, также были весьма масштабными. Как мы видели, свидетельства переселения крупных, смешанных групп с длинным обозом слишком значимы и весомы, чтобы сбросить их со счета. Аммиан, в частности, был хорошо осведомлен о переселении готов в 376 году и слишком подробно описывает действия и обычаи варваров, чтобы можно было списать это на миграционный топос. Как можно предположить по пересмотренным представлениям о групповой идентичности, большие концентрации населения, в дальнейшем образовавшие свои королевства, не перемещались из пункта А в пункт Б, оставаясь при этом неизменными. Они принимали новых членов, наделяя их, в соответствии со своими порядками, тем или иным статусом из бывших у них в ходу. В германских племенных объединениях новые члены общины становились либо свободными воинами, представителями своего рода элиты, либо зависимыми воинами из менее высокого класса, либо рабами, не имевшими права носить оружие. Но это не дает нам права считать их переселение незначительным феноменом. В отличие от современных миграционных единиц переселение большими, смешанными группами в тогдашнем историческом контексте имеет смысл, учитывая общий уровень развития неримских сообществ и преследуемые ими цели.
Из всего вышесказанного следует, что в 1-м тысячелетии наблюдается три типа миграции. Первый – переселение смешанных групп чужаков, которые пересекли границу империи из-за прямой или косвенной угрозы их территориям со стороны строящейся империи гуннов. Тервинги и грейтунги в 376 году подпадают под эту категорию – как и, на мой взгляд, готы под предводительством Радагайса, вторгшиеся в Италию в 405–406 годах, а также вандалы, аланы и свевы, пересекшие Рейн вскоре после них. Различные группы, вовлеченные в эти два миграционных импульса, в конечном итоге реорганизовались в два крупных союза – вестготов и коалицию вандалов и аланов, как уже отмечалось выше. Каждая из них могла выставить от 10 до 20 тысяч воинов, и в каждую входили также женщины и дети, не говоря уже о рабах. Мотив у всех этих групп был прежде всего политическим и негативным – страх перед гуннами, однако они также рассчитывали и искали способ, в том числе опираясь на свой непосредственный опыт, обосноваться на римской территории с максимальной выгодой для себя. Племена, вошедшие в союз вестготов, двинулись из Украины на юг Франции через Балканы и Италию, другие – из Центральной Европы (или еще дальше с востока, как аланы) в Северную Африку через Испанию, и все это великолепные примеры миграции на дальние расстояния. Они передвигались серией долгих скачков с длительными паузами между ними, переселение не было непрерывным, поскольку миграция была частью развивающейся стратегии выживания. Хронологические пробелы также отражают расстояния, которые преодолевались племенами, поскольку информацию о новых возможностях можно было получить только на новом месте. Вандалы – вышедшие из современной Венгрии или приграничных территорий – вряд ли могли с самого начала четко представлять себе, как добраться до Северной Африки из Испании, даже вы вряд ли это знаете
[438].
