Однако появление постоянных войск было лишь одним аспектом процесса социальной трансформации. Отчасти неудачи при попытках охватить картину событий с максимальной полнотой проистекают из невозможности определить, с чего все началось. Идея об эгалитарном славянском обществе в 500 году укоренилась как в исторических трудах, так и в более популярной мифологии. Она ложится в основу представления славянизации как этакого «движения хиппи», которое к тому же находит подтверждение в византийских источниках, отмечавших, что славянское общество не обладает выраженной социальной дифференциацией и имеет склонность принимать пленников как свободных и равных его членов. Но к таким представлениям о всеобщем равенстве у славян следует относиться с опаской. Вспомним те аргументы, к которым мы прибегали, говоря о германцах: существуют и нематериальные маркеры статуса, которые являются не менее жесткими – если обладающие ими могут меньше работать, получать больше продуктов, а их слово имеет больший вес при решении споров
[653].
Но даже если мы сочтем стартовой точкой эволюции славянских обществ начальный этап разделения эгалитарного общества в VI веке (а, как мы видели, эгалитаризм, если он существовал, быстро пришел в упадок благодаря одновременным процессам миграции и развития), то к X веку многое успело измениться. Теперь не только наследовалась политическая власть (и к тому же весьма весомая благодаря постоянным войскам), но и славянское общество в целом претерпело эволюцию, распавшись на четко дифференцированные (а значит, скорее всего, также наследуемые) категории статусов, подчиненные строгой иерархии.
В самом низу социальной лестницы находятся группы несвободного населения, ставшие неотъемлемой частью славянского и скандинавского обществ конца 1-го тысячелетия. Работорговля была важным явлением в Центральной и Восточной Европе начиная с VIII века. Также, по мере того как развивались новые государственные структуры, важной составляющей их экономической модели стало несвободное крестьянство. По имеющимся у нас источникам сложно сказать, обладало ли население крепостных деревень более высоким статусом, нежели рабы, которых продавали, – возможно, их статус соответствовал «вольноотпущенным» либо «полусвободным» классам, которые мы видели в германском мире. В любом случае к X веку большая часть славянского населения получила пожизненный наследуемый низкий статус (или статусы, если рабов и крепостных нужно различать). Какой бы модели славянского общества до VI века мы ни отдали предпочтение, разница между прежней и нынешней слишком велика.
Столь же прочно на социальной шкале закрепился противоположный класс – людей, облеченных высоким статусом, которые нередко называются «лучшими» (лат. optimates) в наших источниках. Указано, что такие люди, к примеру, в Богемии посещали ассамблеи, чтобы одобрить кандидатуру Адальберта Славниковича на пост епископа Пражского в 982 году, они называются правителями собственных поселений под властью Рюриковичей на Руси (некоторые из них были достаточно независимыми, чтобы отправить собственных представителей в Константинополь на обсуждение торговых договоров). Отдельные представители высшего класса появляются и в составе свиты великопольского князя в начале XI века. Предположительно, их принимали у себя польские и другие князья, на пирах во время объезда своих владений. Их существование в Моравии веком раньше, возможно, отражено археологически в пяти так называемых княжеских жилищах, обнаруженных на территории в 100 гектаров вокруг Микульчице, хотя они вполне могли принадлежать младшим представителям правящей династии. Наши материалы указывают на то, что этот класс состоял изначально из трех элементов. Во-первых, это ярые сторонники новой династии. Во-вторых, в него входила элита, происходившая от изначально независимых богачей (будь то славяно-скандинавские торговые компании на Руси или «племенные» группы в Богемии, Моравии и Польше), которые не противились господству новой династии. Третьи представители этого класса – младшие члены правящего рода. До и даже после принятия христианства многоженство оставалось обычным делом, в результате чего таких младших княжеских отпрысков становилось все больше, особенно при правителях вроде Владимира, который, как мы знаем, держал сотни наложниц. Со временем эти три класса слились в один, составив наконец знать полноценных государств.
Как и в раннегерманском мире, существовал и большой класс свободных людей, находившийся между знатью и несвободными крестьянами. Они появляются в некоторых письменных законодательных источниках из всех новых государств, кроме Моравии, которая просуществовала слишком недолго, чтобы оставить таковые. Судя по схожим классам в других культурах Европы конца 1-го тысячелетия, эта группа, скорее всего, составляла костяк военных сил, которыми располагали королевства, помимо профессиональных отрядов князей. Все прочие функции возлагались на несвободное население, вроде трудовых повинностей при строительстве потрясающих архитектурных памятников той эпохи. Военная служба, напротив, была показателем высокого статуса, несмотря на очевидную опасность
[654].
Даже если вы не верите в равноправное славянское общество VI века, нельзя не признать, что оно претерпело полную реструктуризацию между 500 и 1000 годами. Славянский мир VI века порождал лидеров, возвышавшихся и терпевших крах на протяжении своей жизни, без заметного элемента наследования. Нет также признаков существования передаваемых по наследству титулов и владений или перманентно несвободных групп населения. Возможно, это было верно по крайней мере для некоторых славянских племен VII века. Тот факт, что франкский купец, чужак вроде Само, сумел в этот период стать предводителем среди других славянских князей, похоже, указывает на то, что duces оказались на вершине социальной пирамиды вовсе не по праву рождения и не по принципам иерархии. Но к X веку это обстоятельство изменилось, и, что не менее важно, новые государства позднего периода не смогли бы появиться без указанных преобразований. Наследуемая династическая власть, социальный и военный круги сторонников и знати, дифференцированные слои населения, которые можно было вынудить или убедить принять на себя необходимые функции вроде обеспечения знати продовольствием либо выполнения трудовых/воинских повинностей, – все это ключевые элементы новых государственных структур, и все они не были представлены в VI веке.
На вопрос о том, когда именно и как появлялись эти новые элементы, очень сложно дать однозначный ответ. Скорее всего, процесс происходил постепенно. Некоторые перемены явно берут начало в глубоком прошлом. Едва возникнув на обломках Аварской империи после кампаний Карла Великого в 790-х годах, центральноевропейское славянское общество уже характеризовалось приходом к власти могущественных князей. За пару десятилетий летописные источники называют нам несколько имен – Войномир, Маномир и Людевит, которые собирали немалые войска для достижения своих целей. Такая власть вряд ли могла появиться у них ни с того ни с сего – и, скорее всего, зародилась еще в аварский период. О том же говорит тот факт, что и в Моравии, и в Богемии мы встречаем других лидеров – duces, – передающих власть над определенными землями по наследству уже в IX веке. С другой стороны, нужно учитывать и тот факт, что по большей части укрепления, сооружаемые на славянских территориях вплоть до IX века, похоже, были убежищами, построенными общими усилиями. При раскопках не обнаружено признаков того, что здесь могла проживать знать (сомнительно, что здесь вообще постоянно проживали люди), или того, что возводили их по приказу того или иного богатого человека
[655]. Если класс лидеров, наследующих власть и статус, уже появился к IX веку, то нужно не переоценить степень его социальной власти.
