Но один элемент обычных для кочевников развлечений отсутствовал в путешествии мадьяр по Европе. Пятьсот лет назад две волны нашествия гуннов на запад (к северному побережью Черного моря в 370-х годах, затем, через поколение, на Среднедунайскую равнину) вынудили полузависимых, преимущественно германоязычных клиентов Римской империи массово ринуться вперед через ее границы. Через двести лет появление аваров к западу от Карпат заставит лангобардов двинуться в Италию, а многочисленные группы славян – вообще во всех направлениях: на юг к Балканам, на запад до Эльбы, на север к Балтике и даже на восток, судя по всему в центральные земли будущей Руси. Не менее разрушительная активность мадьяр не вызвала никаких заметных перемещений населения (исключая, разумеется, миграцию их самих). Почему? Ответ заключается в динамической взаимосвязи между миграцией и развитием, которые происходили на европейских просторах на протяжении предыдущего тысячелетия.
Миграция
Отсутствие вторичной миграции, вызванной приходом мадьяр, удивляет, поскольку в данном исследовании мы уже установили, что, несмотря на более современные тренды сегодняшней науки, посвященной нашему периоду, миграцию необходимо рассматривать как характерную черту 1-го тысячелетия. Нынешняя тенденция, конечно, не исключает миграцию как явление 1-го тысячелетия, но склонна принижать ее важность. В некоторых работах даже самого слова «миграция» стараются избегать, поскольку оно ассоциируется с упрощенной развязкой модели «гипотезы вторжения», которая превалировала в науке вплоть до конца 60-х годов. С этой точки зрения миграция означала переселение огромной смешанной группы – «полноценного» населения, состоящего из мужчин и женщин, молодежи и стариков, – которая истребляла имеющихся жителей и захватывала их земли, быстро заменяя их материальную культуру своей. Эта модель использовалась чрезвычайно широко и затянула развивающуюся археологию в тупиковые миграционно-центрированные схемы, убивавшие творческую жилку. Кроме того, как с тех пор не раз указывали археологи, модель, по сути, ничего не объясняла, потому что никогда не задавалась вопросом о том, почему большие группы могли вести себя подобным образом. Поэтому вполне логично, что в дальнейшем археологи сосредоточились на других потенциальных причинах изменений материальной культуры. И их великое множество. Все, от смены религии до сельскохозяйственных инноваций и социального развития, могло оказать на нее огромное влияние. Крайне подозрительное отношение к миграции также пересекло междисциплинарные границы. Некоторые историки, специализирующиеся на периоде раннего Средневековья, теперь убеждены в том, что абсолютно все, что хоть как-то относится к старой гипотезе вторжения, не имеет связи с реальностью, а потому готовы считать недостоверными любые исторические источники, в которых встречаются упоминания о схожих с миграцией феноменах.
Однако целью данного исследования было заново, беспристрастно изучить все данные о миграции в 1-м тысячелетии, чтобы прежде всего переосмыслить ее в свете того, что собой представляет миграция в современном мире. И с этой точки зрения один из важнейших выводов заключается в том, что сведения о переселении в 1-м тысячелетии более весомые и вразумительные, чем было принято считать в последнее время. Глубоко укоренившееся желание избежать упоминания миграции (более успешное, чем в случае Бэзила Фолти в сериале «Фолти Тауэре», который изо всех сил старался не говорить с немцами о войне) теперь не давало им в ходе обсуждения поворотных моментов истории 1-го тысячелетия прийти к наиболее правдоподобному варианту развития событий и тем самым затрудняло анализ общих закономерностей развития, которые тогда имели место.
Из всех компаративных исследований следует непреложный вывод: одна из основных особенностей поведения человека разумного – использование движения, то есть миграции (я снова вернулся к этому, но думаю, меня простят…) в качестве стратегии для улучшения качества жизни, не в последнюю очередь для того, чтобы получить больше еды либо материальных ценностей. Размер миграционной единицы, баланс мотивации, тип места назначения и другие элементы варьируются в зависимости от обстоятельств, но общая суть явления присутствует так или иначе. На практике продолжают упоминаться две модели миграции, даже в работах, максимально нацеленных на принижение ее роли, – это «переселение элиты» для обозначения переселения больших групп людей и «волна продвижения» для малых миграционных единиц. Их преимущество в том, что они отличаются от старой гипотезы вторжения. Замещение элиты предполагает, что в целом в процессе приняло участие не так уж много людей и что их миграционная активность не оказала чрезмерно серьезного воздействия. Одна элита сменилась другой – что тут такого? Модель «волна продвижения» оперирует смешанными миграционными единицами (преимущественно семьями), но колонизация новых земель протекает медленно, постепенно, преимущественно мирным путем и не является намеренной, а намерение было одним из ключевых элементов старой модели вторжения, которая больше всего смущает нынешних ревизионистов. Сколько случаев миграционной активности в Европе можно успешно описать, опираясь на эти модели?
Моделирование миграции
Некоторые – безусловно можно. С небольшими ошибками в хронологии, классический, прекрасно документированный пример переселения элиты – это Нормандское завоевание Англии в 1066 году. За последующие двадцать лет, как указано в Книге Судного дня, иммигранты, то есть нормандская элита, захватили сельскохозяйственные поместья Англии, прогнав или уничтожив уже имеющихся землевладельцев. Но подавляющее большинство исконного населения осталось на своих местах и после прибытия нормандцев. Под эту категорию подпадает и распространение вельбарской культуры (по крайней мере, отчасти) в I–II веках н. э., в какой-то степени и славянских систем, в особенности поселений корчакского типа, появлявшихся на преимущественно незаселенных нагорьях Центральной Европы, – они подходят под модель «волна продвижения». Однако в целом при изучении событий 1-го тысячелетия становится ясно, что эти модели слишком просты и узки, чтобы охватить все описанные в источниках случаи миграционной активности.
Несомненно, сами эти модели нуждаются в пересмотре. Они либо объединяют в одну группу существенно отличающиеся друг от друга феномены, тем самым создавая путаницу, либо вследствие узкой направленности становятся почти неприменимыми – по крайней мере, при работе с миграционными потоками 1-го тысячелетия. В ее нынешнем виде модель «замещения элиты» не учитывает специфику Нормандского завоевания, когда вторгшаяся в страну новая элита смогла с легкостью стать на место старой, оставив существующие социально-экономические структуры без изменений, а последствия для общей массы населения оказались не слишком значительными, хоть и не настолько минимальными, как утверждают желающие минимизировать важность миграции
[687]. Но такая модель применима лишь в том случае, когда пришлая элита по численности приблизительно равна старой, и я почти уверен (хотя доказать свою точку зрения не смогу), что на протяжении всей истории человечества она подойдет лишь к незначительному проценту случаев.
