Источников, описывающих миграцию в эпоху викингов, досадно мало, однако другие примеры морских путешествий – переправа англосаксов через Северное море и вандалов и аланов через Гибралтарский пролив – не могут похвастаться даже столь скудным количеством подробностей. Однако они, скорее всего, сталкивались с теми же логистическими сложностями. Возможно, вандалы и аланы смогли с помощью угроз и силы заполучить хотя бы часть необходимого транспорта, но я уверен, что им пришлось заплатить за все остальное из своего кармана. И есть причины считать, что тот факт, что они могли перевозить лишь сравнительно небольшое количество людей зараз, обусловил выбор места высадки – Марокко, вдали от хорошо защищенной сердцевины римской Африки, куда они в конечном счете и направились. Невозможность переправить сразу большой отряд, скорее всего, стала причиной и растянутой по времени миграции англосаксов в Южную Британию.
Пока все идет неплохо – современная компаративистика проливает новый свет на миграцию 1-го тысячелетия, даже несмотря на скудность имеющихся данных. Но некоторые важные вопросы по-прежнему остаются без ответа. Прежде всего, можем ли мы поверить в то, о чем нам говорят источники, – что в 1-м тысячелетии большие, смешанные и организованные группы населения отправлялись в путь на самом деле? И если да, то как нам объяснить этот феномен в тогдашних условиях и тот факт, что ничего подобного не наблюдается в более поздних и лучше документированных случаях? Опять же, современные исследования миграции, на мой взгляд, могут помочь ответить на этот вопрос, но для этого нам потребуется изучить миграцию 1-го тысячелетия на фоне куда более широких трансформаций, происходивших параллельно с ней в варварской Европе.
Миграция и развитие
Компаративистика дает нам два основных ориентира, когда речь заходит о возможных причинах наблюдаемых миграционных потоков. Прежде всего, весьма вероятно, что значительная разница в уровнях экономического развития между двумя соседними областями создаст миграционный поток от менее развитой к более богатой. Слово «соседний» имело разные значения в различные эпохи, в зависимости от того, какие виды транспорта были доступны, да и ситуации, которая могла бы создать «естественный» отток людей, могут помешать правительственные структуры в любом из регионов или же недоступность подробных сведений. Но если все спокойно, отток населения станет одним из результатов разного уровня развития, итогом наследуемой тенденции гомо сапиенс использовать передвижение в качестве стратегии для достижения наилучших результатов. Второй момент столь же очевиден. В подавляющем большинстве случаев полная мотивация любого отдельно взятого мигранта будет сложной смесью принуждения и доброй воли, экономических и политических мотивов. Есть исключения, не в последнюю очередь – беженцы, покидающие дома из-за страха перед неминуемой смертью, но большинство мигрантов испытывают воздействие всех четырех факторов. Взятые вместе, эти наблюдения подчеркивают, что миграцию почти всегда нужно рассматривать с учетом основных параметров экономического и политического развития. Такой подход, на мой взгляд, способен дать удовлетворительные объяснения как общему масштабу миграции 1-го тысячелетия, так и кажущейся странной природе характерных для нее миграционных единиц.
Миграция в римскую Европу
В начале 1-го тысячелетия наиболее развитым регионом Европы – в экономическом и политическом планах – было Средиземноморье, объединенное под властью Рима, к которому недавно добавились латенские земли юга и запада. Латенская Европа отличалась развитыми сельскохозяйственными технологиями, излишки продовольствия могли поддерживать довольно плотное население; производство и обмен иных товаров в других секторах экономики тоже были на уровне. Римляне не просто завоевали народы, бывшие носителями латенской культуры, двинувшись на север, – их захватническая активность сошла на нет приблизительно на внешних границах латенской Европы, и вряд ли по чистой случайности. Причина проста: за этим регионом выгоды от завоеваний переставали покрывать расходы. За латенской Европой лежали территории германоязычных носителей постъясторфской культуры. Здесь наблюдались немалые колебания в экономическом развитии, не в последнюю очередь потому, что некоторые народы довольно давно поддерживали связь со своими латенскими соседями. Однако в целом политические образования здесь были меньше, чем в латенской Европе, даже до того как последняя вошла в состав Римской империи, а сельскохозяйственное производство оставалось менее эффективным. Общая плотность населения тоже была ниже, и здесь куда меньше признаков иных видов производства и обмена или явной разницы в богатстве и статусе (по крайней мере, выражаемой материальными культурными ценностями). За ясторфской Европой, на северных и восточных рубежах Европейской равнины, по-прежнему жили народы железного века, земледельцы (насколько позволяли природные условия), но их сельскохозяйственные практики отличались еще меньшей продуктивностью, небольшие поселения существовали недолго, и их обитатели почти не обладали какими-либо материальными благами.
На фоне этой трехскоростной Европы (см. карту 1), в соответствии с компаративными исследованиями миграции, следовало бы ожидать притока населения из менее развитых регионов в более развитые (то есть на юг и запад). И в римский период – первые три века – происходит именно это. Экономические и социально-политические структуры более развитой империи поглощали население из менее развитых соседних регионов самыми разными способами, в особенности из соседних, преимущественно германоязычных постъясторфских регионов. Многие входили в империю добровольно, в роли рекрутов для римской армии, – или недобровольно, рабами, необходимыми для ее экономики. Эти миграционные потоки хорошо известны и не требуют дальнейшего обсуждения. Однако более крупный и стабильный приток германского населения во II–III веках также входит в эту категорию, в том смысле, что те группы тоже двигались преимущественно на юг и запад к более развитой Европе. Полное понимание их истории, однако, требует знания о том, как более тесные контакты с Римской империей со временем изменили трехскоростную модель развития, превалировавшую в самом начале тысячелетия.
Во-первых, военные и политические структуры Рима во многом объясняют географически асимметричный результат германской экспансии в эти годы. Силы, стоявшие за ней, действовали на всей территории, находившейся под контролем германцев, но образовавшиеся миграционные потоки оказали наибольшее влияние на земли к юго-востоку и в особенности к северу от Черного моря, а не на юго-запад. На юго-западе германцы захватили лишь Декуматские поля, не продвинувшись дальше, – жители покинули Восточную Дакию, и политические структуры к северу от Черного моря были полностью перестроены. Масштаб миграции в каждом из этих направлений вряд ли был одинаков, однако это же и объясняет, почему они достигли разных результатов. Потоки на юг и восток выступали против клиентов Рима в приграничной зоне, а не напрямую против военной мощи империи. В результате вероятность успеха была гораздо выше, чем на юго-западе, где приходилось сталкиваться непосредственно с римскими легионами.
Почему успешные предводители этих потоков стремились поселиться у границ империи, а не двинуться через нее, также объясняется отчасти взаимодействием с римским миром в первые два века и. э. Оперирование торговыми механизмами (как при перевозке на дальние расстояния предметов роскоши, так и при торговле с соседями продукцией сельского хозяйства), перспективы грабежа богатых римских земель и склонность империи способствовать процветанию своих клиентов посредством регулярных выплат означали, что в первые два века существования империи новые богатства скапливались при дворах германских королей, находившихся в непосредственной близости к границе. Трехскоростная Европа таким образом получила четвертую передачу – в виде внутренней приграничной зоны клиентов и федератов, которые были богаче своих бывших собратьев на образовавшейся внешней периферии постъясторфской Европы. Дело было не только в том, что военные действия было безопаснее вести на землях за границей империи, но и в том, что двухвековой опыт взаимодействия с Римом и последующее накопление богатств сделали приграничную зону привлекательной мишенью для хищнической экспансии. До того как процессы развития вступили в действие, у амбициозных германских вождей не было причин уходить с севера Центральной Европы на юг или с земель к северу от Карпатских гор на юго-восток, поскольку потенциальные прибыли были бы минимальными.
