Значение этого класса свободных граждан постоянно переоценивалось в проникнутых романтическими настроениями исследованиях XIX века, посвященных германскому обществу. Ничто не указывает, к примеру, на то, что они представляли собой несомненное большинство мужского населения, а учитывая их привилегированное положение, я готов поспорить на крупную сумму, что все было с точностью до наоборот. Привилегиями наслаждается меньшинство, а не большинство. По сведениям из отдельных (и не слишком надежных) остготских и лангобардских источников можно предположить, что свободные составляли примерно одну четвертую или пятую долю мужчин, носивших оружие в VI веке (рабы из расчетов исключаются, поскольку у них такой привилегии не было). Соответственно, это означает, что свободные граждане составляли скорее меньшую часть населения. Однако не были они и плодом воображения авторов кодексов. Свободные люди действительно существовали – на западных территориях послеримского периода они играли важную роль в местных сообществах (прежде всего выступая в качестве свидетелей на судебных разбирательствах). Они также упоминаются в письменных источниках, рассказывающих о военных действиях между германскими союзами и Восточной Римской империей
[78]. Если этот класс оставался значимым и в государствах – преемниках Рима, когда дальнейший приток римских богатств усугубил социальное неравенство, то в обществе германцев IV века свободные граждане, по всей вероятности, пользовались куда большим влиянием – до того как процесс социальной дифференциации поднялся на новую ступень. Другими словами, не следует считать, будто социальная стратификация, усилившаяся в римский период, уменьшила социально и политически важный слой германского общества до крошечной группы правителей и их приближенных. В изменяющихся экономических условиях более широкий социальный слой свободных граждан сохранил – или даже приобрел новые – социальные и экономические привилегии. Возможно, именно его представители были владельцами больших и богатых длинных домов, найденных в деревнях III и IV веков на территории Древней Германии, и это их останки обнаружены в не самых богатых, но содержащих личные вещи захоронениях.
Этот довольно сложный вариант социальной стратификации в германском обществе IV века неизбежно приводит нас к последнему и ключевому параметру анализа – балансу между принуждением и согласием в германской политике.
Свидетельства наличия определенной доли принуждения очевидны. У царей имелись собственные дружины. С их помощью они утвердили традицию передачи своей власти по наследству. Эти войска могли также использоваться в качестве силы социального принуждения, что и происходило, как мы видели, в обществе тервингов, когда короли стали преследовать христиан. В упомянутом нами инциденте политика преследования расходилась с интересами деревенского сообщества
[79]. Предводители тервингов также могли, как мы видели, отправить военные отряды в долгий и опасный поход, чтобы сражаться на стороне Рима в войне с Персией. И что может яснее говорить о том, что не все были согласны с приходом к власти тех или иных военных царей, чем оружие, найденное близ Эйсбёл-Моор?
Однако как цари и их дружины не вытеснили более широкий и имеющий определенные привилегии класс (свободных граждан?), так и политический процесс не мог развертываться без согласия и одобрения тех или иных решений со стороны представителей более многочисленного привилегированного, элитарного класса населения. Как мы видели, царей свергали, если их политика оказывалась непопулярной. Алеманнский царь, отказавшийся примкнуть к Хнодомару, возможно, действительно был устранен собственными воинами, но, скорее всего, об этом позаботились свободные граждане его собственного кантона. Схожим образом последний представитель старой правящей династии из числа тервингов, Атанарих, был свергнут в процессе возведения оборонительных сооружений, когда неприятие его представлений о способах предотвращения угрозы со стороны гуннов переросло в политическое разногласие
[80]. Оба этих происшествия подчеркивают, что у власти новых военных царей имелись четко очерченные границы.
Более подробно изучить этот вопрос невозможно, однако из имеющихся у нас источников следует, что существовали определенные механизмы, обозначавшие и определявшие эти границы. Для начала, наверное, не следует проводить слишком четкую грань между свободными жителями и воинами царя. Имеются свидетельства того, что в германском обществе важную роль играли возрастные рамки, обозначавшие вполне определенные фазы жизни индивидуума, в соответствии с которыми он получал те или иные права и обязанности. К примеру, пожилых людей, даже обладавших высоким статусом, никогда не хоронили с оружием, и это позволяет нам предположить, что, по всей видимости, для военной службы имелись возрастные ограничения. Что касается женщин, из кодексов следует, что в каждой страте самую важную роль они играли на протяжении детородного периода. Детей, не достигших подросткового возраста, почти никогда не хоронили на кладбищах рядом со взрослыми, из чего опять-таки можно сделать вывод, что возраст и статус шли рука об руку
[81]. Доступных нам исторических источников недостаточно для того, чтобы более детально исследовать этот вопрос, однако весьма вероятно, что по крайней мере некоторые мужчины из числа свободных граждан в молодости традиционно поступали на военную службу в царские дружины.
Возможно, имелись и иные связи между мирами свободных фермеров и царских воинов, о которых нам почти ничего не известно. Деревни, вне всякого сомнения, осуществляли экономическую поддержку правителей и их приближенных; однако, вероятно, ожидалось, что те будут регулярно устраивать пиры не только для своих воинов, но и для более влиятельных свободных граждан, представителей более широкого класса. Если такого рода празднества были обычным делом, значит, между царем и свободными людьми сохранялись связи и взаимные обязательства вплоть до IV века. Опять-таки, в некоторых регионах такие обычаи сохранялись куда дольше, они были в ходу даже в германских государствах – преемниках Римской империи, что подтверждает вероятность их существования в позднеримский период. В ранней англосаксонской Англии ожидалось, что короли, объезжающие свои земли, снизойдут до присутствия на общинных пирах – в обмен на предлагаемые им запасы продовольствия, и такого рода мероприятия нередко закладывали основы для более важных социальных и политических процессов. Достаточно взглянуть на размер, например, алеманнских кантонов – они были слишком малы для того, чтобы их правители оказывались изолированными от остального населения, и я бы предположил, что пиры и прочие формы взаимодействия были неизбежны и, вероятно, очень долго оставались неизменной чертой германского общества, как и прочих потенциально схожих с ними исторических контекстов
[82].
