Но субсидии были лишь частью римской дипломатической стратегии, прочие аспекты которой также оказывали свое воздействие. Возьмем, к примеру, периодические военные интервенции, которые в IV веке стали обычным явлением; в среднем насчитывается одна кампания в поколение в каждом приграничном секторе. В ходе этих интервенций, как правило, римляне сжигали все, что попадалось им на пути, до тех пор пока местный царь или король не появлялся перед императором, чтобы заверить его в своей преданности. Тогда вновь начинались переговоры и в конечном итоге возобновлялись выплаты. Экономические последствия таких интервенций требуют тщательного осмысления. У нас нет точных сведений об этой стороне из источников IV века, однако довольно интересная аналогия встречается в хозяйственных записях средневековых поместий, находившихся в районах, подвергавшихся схожим нападениям. К примеру, земли епископа Йоркского, на которые в XIV веке нередко совершали набеги шотландцы, показывают, что на восстановление после таких грабежей уходили доходы, производимые на протяжении целого поколения. Это происходило потому, что налетчики, помимо похищения движимого имущества, которое не так сложно заменить, также нацеливались на такие важные элементы сельского хозяйства, как пахотные животные (которые в средневековых условиях были по стоимости сродни трактору). Они были очень дорогими сами по себе, не говоря уже об упряжи и прочих необходимых вещах. Все это нужно было заменить, следовательно, доходы резко падали на двадцать и более лет.
Если такого рода экономические последствия вписать в картину жизни германских племен у римской границы, то (в особенности в те времена и в тех регионах, где конфликты с римлянами происходили регулярно) станет ясно, что тесное соседство с Римской империей значительно сдерживало темп экономического развития, и это, опять-таки, подтверждается археологическими свидетельствами. Из числа приграничных районов, где римские товары стали весьма многочисленны в раннеримский период, выделяются, к примеру, побережья Рейна и Везера. Римские изделия там представлены в незначительном количестве, и поселения остаются не слишком многочисленными вплоть до второй половины II века. Это следствие вражды, существовавшей между многими племенами этого региона и Римской империей, ведь здесь обитали в том числе херуски. Здесь же при восстании Арминия были разбиты легионы Вара в Тевтобургском лесу в I веке н. э. Далее, единственный регион, который в V веке на протяжении некоторого времени, похоже, переживал период расцвета и экономического роста, принадлежал алеманнам. Там есть явные признаки вырубки лесов и расширения поселений и пахотных земель, а отсюда можно сделать вывод и о росте населения. На мой взгляд, это неудивительно, поскольку одновременное ослабление власти Западной Римской империи означало, что никто уже не сжигал поля и деревни раз в поколение и не забирал излишки продовольствия. В V веке достигла пика и явная тенденция к объединению, имевшаяся в племенах алеманнов, и в результате у них появился единственный полноправный правитель. И опять-таки это неудивительно, поскольку постоянное вмешательство Рима во внутреннюю политику племен, которое строилось, как мы уже видели, на устранении периодически появлявшихся сильных лидеров, наконец утратило свою эффективность
[102].
Стоит оценить также и прочие аспекты римской дипломатической стратегии с точки зрения алеманнов – или даже в целом племен, живших близ границ империи. Регулярное уничтожение деревень могло возыметь лишь один эффект – вызвать еще большее негодование народа, и Аммиан нередко упоминает о неприязни к Риму по другую сторону границы. Но на деле даже менее насильственные методы вмешательства империи в политику и жизнь германских племен, в том числе разделение царей на победителей и проигравших, не могли не вызывать острого недовольства последних. Пресмыкательство, ожидаемое при открытых церемониях и мастерски продемонстрированное Зизаисом, не могло приветствоваться теми, от кого оно требовалось. Возможно, Зизаис искренне радовался установлению политической независимости своего народа, но его бывший властелин, внезапно потерявший контроль над многочисленными подданными, вряд ли чувствовал что-то помимо раздражения и злобы. Аммиан также пишет, что другой бывший верховный правитель, Арахарий, пришел в ярость, когда его лишили подчиненного народа. К тому же империя порой решала – как в случае с лимигантами, – что некоторые варварские племена больше не должны жить на своих землях, и, как мы видели, без раздумий прибегали к насильственной политике, чтобы навязать им свою волю. И это лишь один пример деспотизма Рима из тех, что встречаются в повествовании Аммиана. Валентиниан I, к примеру, в одностороннем порядке изменял условия действующих договоров: по своему усмотрению и без предупреждения снижал стоимость ежегодных даров, вручаемых предводителям алеманнов, или же сооружал укрепления, несмотря на уже имеющееся соглашение о том, что их в том или ином регионе не будет. В источниках есть также намеки на то, что отдельные императоры периодически передавали гордый статус «ценный союзник» от одних народов в подвластных Риму регионах другим – чтобы поддерживать в германских правителях должное подобострастие. Говоря о более жестких мерах, можно вновь вспомнить, что императоры без колебаний отдавали приказы об устранении приграничных царей, представлявших слишком серьезную угрозу. Представление о политике Рима в приграничных районах, таким образом, создается вполне отчетливое. Регулярное сожжение соседствующих с империей деревень шло рука об руку с определенным набором дипломатических приемов, вплоть до заказных убийств.
Если рассматривать все это с точки зрения не римлян, а варваров, становится очевидно, что в наше уравнение необходимо включить еще и тяготы, вызванные римским господством. Неприязнь к Риму, испытываемая германцами, попавшими под его власть, выглядит в исторических источниках по-разному. В самой простой форме она проявляется в готовности, с которой приграничные племена организовывали набеги на римские владения. Налеты на земли близ границы были обычным делом и, разумеется, представляли собой еще один источник обогащения за счет Рима, за который стоило побороться. Контроль над ним мог оказать определенное политическое воздействие на трансформацию германского мира. Что еще более поразительно, неприязнь к Риму выражалась также в готовности будущих представителей правящих династий организовывать масштабные восстания, будь то бунт Арминия в I веке (очевидной причиной которого были требуемые империей налоги) или восстание Хнодомара в IV веке, когда накал страстей достиг такого пика, что отказавшегося участвовать в нем царя Гундомада просто-напросто устранили.
Следовательно, основным фактором, который стоит учитывать при описании характера трансформации германских сообществ в этот период, является острая враждебность племен по отношению к Риму, вызванная военной жестокостью и агрессивной дипломатией последнего.
Не так давно были предложены два объяснения милитаризации германцев в римский период, выразившейся археологически в увеличении количества найденного оружия. Одно гласит, что все больше германцев отправлялись на военную службу в римской армии в качестве наемников, второе – что римские набеги и военные кампании к востоку от Рейна значительно повысили социальный статус воинов. Как было верно подмечено, оба этих мнения, пусть и кажущиеся противоположными, на деле отнюдь не несовместимы. Различные представители германского общества могли по-разному реагировать на давление со стороны Рима, и наверняка имело место и первое и второе явление, причем в жизни одних и тех же народов в разные периоды
[103]. Я лишь подчеркиваю, что негативную реакцию на укрепление римской власти следует воспринимать всерьез, как и ее роль в политическом объединении разрозненных народов.
