Но это, разумеется, не означает, что все жители регионов, в которых господствовали тервинги, имели право голоса. Археологические остатки и исторические источники указывают на то, что это был мир, состоящий из разных культур. Он был создан военной мощью германоязычных иммигрантов, сумевших удержать господство. Но, несмотря на уход карпов на территорию империи примерно в 300 году, значительная часть местного населения – даки, сарматы и др. – остались на своих землях и после прихода готов. Сложнее всего ответить на вопрос, какими были взаимоотношения между чуждой германоязычной элитой, пришедшей сюда в результате миграционных процессов III века, и местным населением. Их не так легко отделить друг от друга по археологическим остаткам, а потому можно предположить, что две группы быстро смешались в социально-политическом плане. Но это еще не значит, что так все и было, – более того, это маловероятный исход. Ведь идентичность – субъективное явление, укорененное внутренне в самосознании индивидуумов и их отношениях друг с другом, а потому сходство материальных культур еще ни о чем не говорит. Мысль о том, что материальная культура может отражать групповую идентичность, отчасти подтверждается компаративистикой; однако все случаи сходства в данной ситуации ограничиваются одним-двумя предметами, имеющими символическое значение, но не часто встречающимися в полноценных скоплениях артефактов. А чтобы знать наверняка, какие именно предметы имели большое значение, нужны точные этнографические данные
[180]. Тот факт, что остатки черняховской системы примерно одинаковы на всей территории ее распространения, еще не говорит о том, что там не существовало отдельных групповых идентичностей.
Следовательно, очень важно не забывать об общем историческом контексте. Готы и другие германские иммигранты III века, пришедшие в Причерноморье, захватили новые земли с оружием в руках и получили все блага жизни в приграничном регионе. При такой расстановке сил вряд ли разница в идентичности между ними и покоренными народами могла быстро исчезнуть, даже если не было существенной разницы во внешности, как в случае с бурами и их новыми соседями в аналогичной ситуации после Великого трека. Германская идентичность из-за завоевания означала более высокий статус, и наделение им местных могло поставить под угрозу привилегированное положение пришельцев. Другими словами, перед нами полуколониальные условия, в коих у пришлой элиты были все причины оберегать свои привилегии от притязаний местных, которые могли бы попытаться их отнять. И предположение о том, что готы руководствовались подобными соображениями, подтверждается их обращением с римскими пленниками. К числу таковых принадлежал Ульфила, и пленникам и их потомкам на протяжении нескольких поколений было разрешено соблюдать и проводить обряды христианской церкви. Когда в 347 или 348 году Ульфилу изгнали из земель готов, многие из этих потомков ушли вместе с ним, следовательно, они чувствовали себя отдельным и, вероятно, притесняемым (иначе не было бы причин уходить) сообществом в королевстве готов
[181]. Такого рода автономия покоренных народов обнаруживается, как мы увидим в следующей главе, и в других сложных государственных образованиях варваров этой эпохи.
Это не говорит о том, что отдельные индивидуумы и даже группы не могли получить более высокий социальный статус среди готов. Необходимость набирать мужчин на военную службу вполне могла привести к образованию равноправных союзов – вроде тех, которые были заключены между готами, гуннами и аланами на территории Римской империи в 377 году. Также возможно, что некоторые из местных племен смогли получить средний статус воинов низшего ранга (вольноотпущенных?), то есть тех, которым разрешалось сражаться и которые обладали значительным преимуществом по сравнению с рабами, хотя в то же время зависели от того или иного свободного человека. Однако в целом, поскольку идентичность была связана со статусом, интеграция не могла быть автоматической.
В этом свете события 376 года выглядят немного иначе. Принятие решений в стане тервингов не могло обходиться без участия свободных людей, поскольку сторонникам тех или иных политических мер и стратегий нужно было получить их поддержку. Эвакуация, скорее всего, затронула как вольных, так и вольноотпущенных, поскольку эти социальные классы составляли военную силу племени и воины низшего ранга часто встречаются в других переселяющихся готских племенах
[182]. Но даже в этом случае, на мой взгляд, множество местных народов оставалось на периферии, не участвуя ни в принятии решения, ни в его осуществлении, и, похоже, на то же косвенно указывают письменные и археологические свидетельства. В одном историческом источнике упоминаются карпо-даки, жившие к северу от Дуная после 376 года, когда тервинги, контролировавшие Карпатский регион, уже покинули его. Нет никаких признаков того, что черняховские поселения и кладбища после ухода готов пришли в упадок
[183]. Я лично считаю, что сложный социально-политический мир тервингов состоял из доминирующей германоязычной элиты (готов), большинство из которых могли проследить своих предков вплоть до первых иммигрантов, пришедших в их нынешние земли в III веке, к которым примыкали зависимые от них вольноотпущенные и рабы разного происхождения. Бок о бок с этим миром «настоящих готов» сосуществовали различные сообщества потомков народов, изначально населявших этот регион. Они, разумеется, покорились готам, возможно, выплачивали налоги и подати, но в целом оставались вполне автономными и, следовательно, вряд ли участвовали в эвакуации 376 года.
