Более тесное их слияние произошло по тем же причинам, что и объединение готов Алариха. Военная мощь враждебного для них Римского государства заставила захватчиков быстро усвоить, что лучше держаться вместе и действовать сообща. И снова этот урок им преподала грубая сила – жестокая реальность совместных готско-римских кампаний, в ходе которых силинги были уничтожены (их правителя после разгрома войска увезли в Равенну), а аланы лишились независимости. После того как в бою погиб их предводитель, остатки войска присоединились к вождям хасдингов. Не будь этого давления со стороны Рима – и союза также могло бы не быть; нет ни малейших предпосылок к возможному слиянию этих народов, и даже пред лицом опасности, исходившей от империи, не все захватчики вступили в новый союз. Свевы упорно сопротивлялись попыткам властителей хасдингов покорить их силой, а часть аланов предпочли принять господство римлян и в конечном счете поселились в Галлии
[253].
Получается, что враждебность Римского государства вынуждала народы, желающие сохранить свою независимость, пересмотреть собственную групповую идентичность, чтобы создать более крупный и прочный союз, у которого был бы шанс уцелеть на территории империи. Следовательно, кроме миграции в выживании иммигрантов-варваров сыграл свою роль и особый вид эволюции групповой идентичности.
Воссоздание истории мигрантов 376 и 405–408 годов – это долгое путешествие, под стать тому, какое совершили ее главные герои. К счастью для нас, эти мигранты, чьи странствия по крайней мере частично представлены в источниках, создают нужный нам прецедент, и мы уже установили ряд ключевых элементов миграционного процесса, которые впредь не потребуют длительного изучения и объяснения. Мы доказали, что мигранты могли попасть в Римскую империю в составе крупных военных объединений, путешествующих с семьями и пожитками. Если их амбиции шли дальше обычной интеграции в уклад империи (то есть если они хотели большего, нежели играть роль пушечного мяса или крестьян, возделывающих поля), подобного рода союзы были необходимы. Только обзаведясь союзниками со стороны, они могли собрать войско, которое имело шанс на успех в налетах и походах. И что столь же важно, есть свидетельства того, что иммигранты могли отправляться в повторные миграции – и нередко это делали. У большинства из них уже сложилась традиция жить на ходу – еще до того, как они оказались на римской территории, и повторная миграция и переоценка групповой идентичности (под давлением империи) в условиях постоянного роста групп легли в основу их стратегии долгого существования на римской земле.
Понятие массовой организованной миграции все-таки придется извлечь из мусорной корзины, куда ее отправили ученые, в свое время преуменьшавшие масштаб важности этого процесса, бывшего ключевым фактором на протяжении тридцати лет после 376 года. Она выступает наравне с волнообразными притоками населения, рассмотренными в прошлой главе, и является важным миграционным явлением 1-го тысячелетия, однако форма ее на деле существенно отличается от традиционно описываемой в научных трудах. Племена, приходившие в империю, откалывались от больших групп варварских народностей, мир которых уже был политически, экономически и культурно сложным и развитым. Они не были «народами» – то есть не являлись культурно однородными и едиными группами населения, после ухода которых занимаемые ими земли полностью пустели. Однако сути это обстоятельство не меняет – перед нами по-прежнему массовая миграция как минимум в двух ее аспектах. Даже если она осуществлялась элитой, включение в состав группы свободных воинов и зависящих от них родственников увеличивает основные миграционные единицы до десятков тысяч человек. Переселение было массовым и в качественном аспекте, который также исследуется в трудах, посвященных миграции, – приток населения производил серьезные политические потрясения в пунктах назначения и отправления, а нередко и в них обоих. Мигранты, разрушившие центральноевропейские границы Рима, пришедшие в Восточную империю, без дела не сидели – очень скоро в стычках с ними погиб один император вместе со своей армией, что заставило Рим несколько изменить привычные условия договоров, заключавшихся с варварами. Так пришельцы лишили империю полной власти над несколькими ключевыми провинциями. Последствия их ухода из прежних земель были не менее яркими. Именно этой теме, эпохе переселения народов за пределами Римской империи мы теперь должны уделить свое внимание.
Глава 5
Гунны идут
В 453 году, через десять лет после хаоса, охватившего земли от Константинополя до Парижа, Аттила скончался от излишеств во время очередной и последней первой брачной ночи. Как следует выпив на сон грядущий, великий завоеватель лег спать и умер от носового кровотечения. Утром его перепуганную невесту обнаружили рядом с трупом. Эта внезапная кончина послужила началом безумной гонки за властью между его сыновьями, которая быстро вылилась в полноценную гражданскую войну. Затем ситуация приняла еще более опасный оборот. В империю Аттилы входили не только гунны, но и немалое число покоренных народов иного происхождения. Гражданская война стала для них возможностью вырваться из-под власти кочевников. Предводителем восстания стал король гепидов по имени Ардарих, а его итогом – масштабная битва на реке Недао в римской провинции Паннония.
«Туда сошлись разные племена, которые Аттила держал в своем подчинении; отпадают друг от друга королевства с их племенами, единое тело обращается в разрозненные члены; однако они не сострадают страданию целого, но, по отсечении главы, неистовствуют друг против друга. И это сильнейшие племена, которые никогда не могли бы найти себе равных [в бою], если бы не стали поражать себя взаимными ранами и самих же себя раздирать [на части]. Думаю, что то было зрелище, достойное удивления: можно было видеть и гота, сражающегося копьями, и гепида, безумствующего мечом, и руга, переламывающего дротики в его [гепида?] ране, и свева, отважно действующего дубинкой, а гунна – стрелой, и алана, строящего ряды с тяжелым, а герула с легким оружием»
[254].
Это хорошо известный рассказ, и, несмотря на то что характер текста скорее риторический, нежели описательный, он изящно вводит основную тему, которой посвящена эта глава.
Мы уже видели, что нарастание мощи гуннов послужило причиной двух случаев массовой миграции на территорию Рима. Однако, разумеется, оно же спровоцировало серьезные перемещения народностей и за границами империи. Начать следует с самих гуннов. Во время набегов на восточноевропейскую границу Рима в 376 году они действовали в основном к северо-востоку от Черного моря, где-то напротив Кавказа. Но римская Паннония, где произошла битва на реке Недао, включала в себя юго-восточные окраины равнины Альфёльд к западу от Карпат, а империя Аттилы была преимущественно сосредоточена на Среднедунайской низменности, в тысячах километров от Кавказа. В то же самое время, как подчеркивает рассказчик, повествующий об этой битве, гунны никогда не сражались в одиночку. В 70-х годах IV века, при первых нападениях на готов к северу от Черного моря, в битвах участвовали ираноязычные аланские кочевники. В войско Улдина входили германоязычные скиры. После изгнания других гуннов из Паннонии в 427 году восточноримские силы были вынуждены отдать этот регион своим вестготским союзникам, где те и поселились. Спустя всего поколение империя Аттилы подчинила себе по меньшей мере еще три готские народности, вместе с германоязычными гепидами, ругами, свевами (жившими на этих землях, предположительно, еще с 406 года), скирами и герулами, не говоря уже об ираноязычных аланах и сарматах
[255]. Большинство из этих не принадлежащих к гуннам народностей, как и сами гунны, обитали близ среднего течения Дуная примерно в 450 году. Но многие из них в IV веке еще не занимали этих земель – а в VI уже освободили их. Гунны не только сами двинулись на запад, в самое сердце Европы, но, похоже, и в какой-то степени помогли собраться на Альфёльде многим другим племенам, большинство из которых ушли из этих краев после распада империи Аттилы.
