Первые подозрения подтвердились компаративными данными об укладах кочевников, собранных не так давно антропологами. И разумеется, между разными племенами и группами существует почти столько же различий, сколько самих этих племен. В соответствии с типами пастбищ и водящимися в том или ином регионе животными различаются и организация, и методы животноводства. Однако есть несколько важных общих черт, и одна из главных заключается в том, что кочевники, как правило, не передвигаются наобум – да и на такие расстояния тоже, это изматывает и людей и животных. Евразийские племена, к примеру изучавшиеся в XX веке, как правило, перемещались на определенные расстояния дважды в год, между конкретными летними и зимними пастбищами. В случае с казахами (до того как Сталин заставил их принять оседлый образ жизни) это расстояние равнялось примерно 75 километрам. Животноводческие группы, принадлежащие к одному большому племени, водили стада по кругу между пастбищами, держась друг от друга на достаточном расстоянии, чтобы трава успевала вырасти после выпаса скота каждой группы. Остальное население проживало в постоянных лагерях, некоторые даже занимались земледелием. И цель долгих переходов здесь – постоянное курсирование между двумя основными пастбищами, ни одно из которых не способно кормить скот круглый год. Летнее пастбище, как правило, находилось где-то в горах или на холмах, где зимой из-за холодов не растет трава; зимнее пастбище – сравнительно недалеко от лагеря, в низинах, где летом из-за жары и сухости травы слишком мало. Так что кочевой образ жизни – это эффективная система использования природных ресурсов, при которой пасти скот можно круглый год. При таком укладе постоянное передвижение служит конкретной цели и не может осуществляться наугад. Кочевники подвержены определенным рискам, они полностью зависят от количества осадков и к тому же живут на неплодородных землях. Однако отправляться в странствия невесть куда, без четкой цели, не зная о кормовой продуктивности новых земель и, что не менее важно, не имея установленных прав пасти на них свой скот, – верный путь к экономической катастрофе
[260].
А это означает, что вторжения гуннов в земли аланов к северо-востоку от Черного моря, а оттуда уже в самое сердце Европы нельзя рассматривать – как, к примеру, делал Дж. Б. Бьюри в своих знаменитых лекциях, прочитанных в 20-х годах XX века, – как естественное расширение кочевой экономики. Гунны не просто бесцельно бродили по Евразийской степи, пока случайно не угодили в земли к северу от Черного моря, которые пришлись им по вкусу. Решение изменить место проживания, двинуться к западу – осуществленное в два этапа, разделенные примерно одним поколением, – наверняка было принято по конкретным причинам и тщательно просчитано. Потенциальная выгода этого переселения должна была уравновесить риск неудачи в поисках или – что вероятнее – в установлении прав на выпас своих стад на новых территориях
[261].
Что же до причины или причин, заставивших гуннов двигаться на запад, однозначного ответа на этот вопрос нет. Римские источники здесь практически бесполезны. Мнение Аммиана, согласно которому нападение на других варваров было для суперварваров гуннов совершенно естественным делом, не слишком нам помогает. Имеющиеся у нас источники и данные говорят о трех факторах, из которых два возможны, а третий более вероятен, на основании которых племена гуннов могли направиться на запад. Одна из возможных причин – изменение климата. Приблизительно в начале V века н. э. Западная Европа переживала период климатического оптимума – долгие, жаркие лета, много солнечного света. Но то, что для западных европейцев было плюсом, для племен, обитавших за Доном, представляло собой проблему, поскольку продолжительная жара означала, что летом будет меньше осадков, а следовательно, и меньше травы. Вполне естественно предположить, что степные кочевники в таких условиях стали бороться за лучшие пастбища, а современный мир очень ярко показывает нам, к каким последствиям это может привести. Первопричина Дарфурского конфликта – суданские кочевые народности, которым пришлось покинуть свои земли, когда глобальное потепление превратило пастбища в пустыню. Но применить этот пример к реалиям IV века нелегко – ведь (по крайней мере, пока) невозможно понять, насколько масштабными или, напротив, минимальными были происходившие тогда изменения климата. У нас нет точных данных на этот счет, так что всегда остается возможность, что последствия их были незначительными. Однако, как мы увидим в последующих главах, кочевые племена покидали эту степь с середины до конца 1-го тысячелетия, а затем за ними последовали другие, а значит, евразийские кочевники вряд ли сталкивались с серьезными экологическими проблемами. И в любом случае, как и тервинги, и грейтунги, над которыми нависла угроза вторжения гуннов, сами гунны, столкнувшись с проблемами экологического характера, могли бы пойти на все четыре стороны. Так что даже фактор климатических изменений не объясняет, почему кочевники отправились именно на запад.
Другой возможный фактор – политическая революция. По крайней мере, два из кочевых племен, последовавших за гуннами из степи в Европу позже в 1-м тысячелетии, поступили так отчасти потому, что пребывали под политическим и военным давлением со стороны других кочевых народов к востоку. В VI веке авары бежали от империи западных турок, мадьяры в IX веке ушли с земель к северу от Черного моря на Альфёльд из-за нападений печенегов. Поскольку у нас нет точных сведений о событиях на западе степи в IV веке, было бы глупо исключать возможность того, что основной причиной переселения гуннов стала угроза политического характера
[262].
Но даже если внести негативный элемент в миграционную мотивацию гуннов, основанную на сочетании возможных климатических и политических факторов, не приходится сомневаться в том, что эти мотивы сосуществовали, как нередко бывает в крупных миграционных потоках, с некоторыми причинами позитивного характера, побудившими их двинуться именно на запад. Римские источники, описывающие первые вторжения гуннов на окраины империи, не предоставляют сколько-нибудь существенных объяснений того, что именно происходило, но более поздние материалы весьма красноречивы. С 390 года и в особенности к 20-м годам V века и дальше мы обнаруживаем, что гунны весьма активно взаимодействовали с империей. Иногда они устраивали набеги. Огромный отряд, целью которого была как Восточная Римская, так и Персидская империя, прошел через Кавказ в 395 году, до того как основные силы гуннов двинулись в Центральную Европу, есть сообщения и о других, менее масштабных налетах. Иногда гунны служили наемниками в войсках империи. Уже в 80-х годах IV века действия гуннов и аланов привели к дипломатической конфронтации между западным императором Валентинианом II и узурпатором Максимом. В начале V века Улдин обеспечивал военную поддержку Стилихону, до опрометчивого вторжения в восточноримскую Дакию. С появлением больших отрядов гуннов в Центральной Европе, начиная с 410 года, количество наемников достигло апогея. Вполне возможно, они предоставляли серьезную военную поддержку фактическому правителю Западной Римской империи, Флавию Констанцию, в 410-х годах, но только во времена Аэция, начиная с 20-х годов V века, они стали основной силой и оплотом Западной империи. Благодаря их поддержке Аэций не только сохранил власть, обойдя своих римских соперников, но и сдерживал агрессивные устремления других варварских племен, теперь укрепившихся на землях Западной империи. Кочевники принимали участие в крупных кампаниях против вестготов и бургундов в 30-х годах V века. Затем, наконец, во времена Аттилы, когда гунны стали внушительной силой, они от грабежей и службы в римской армии перешли к полномасштабному завоеванию. За двумя нападениями на восточноримские Балканы последовали вторжения в Галлию и Италию в 451 и 452 годах
[263].
