Единственная причина усомниться в повествовании Прокопия, таким образом, заключается в том, что эти сообщения не укладываются в концепции идентичности современных ученых, которые ставят под вопрос его правдивость. Подверженные влиянию идей Барта, эти ученые разделяют представление о том, что у германских племен середины 1-го тысячелетия не могло быть сильных групповых идентичностей. Но идеи Барта, как мы видели, являются лишь одним из направлений в современных исследованиях идентичности, что не добавляет весомости убеждениям (точнее, предубеждениям) его последователей, уверенных, что групповые идентичности варваров всегда были крайне нестабильными. При разных обстоятельствах – как и в индивидуальных ситуационных моделях – групповая идентичность может быть сильнее или слабее, и в случае с ругами Прокопий даже приводит метод сохранения идентичности: добровольный запрет на браки с представителями иных племен
[311]. Учитывая связность рассказа и подробности, приведенные в нем, я готов поверить в сведения, изложенные в нашем источнике. Герулы и руги, может, и не были «народами» в классическом понимании этого слова, распространенном в XIX веке. Нет никаких свидетельств того, что они обладали какими-то ярко выраженными культурными особенностями (хотя нет и противоположных данных), и они действительно принимали в свои ряды чужаков, вступая в различные союзы при распаде империи Аттилы. И конечно, у них, как в других германских племенах этого периода, имелась определенная система социальных статусов. Но тем не менее представители этих групп были связаны групповой идентичностью, которая обладала немалым влиянием на значительную часть населения.
И хотя куда проще поверить в то, что это было верно лишь для малых и менее разнообразных по составу объединений, сказанное нами касается и некоторых из крупных племен. Когда византийцы в 536 году решили завоевать королевство остготов в Италии, их появление вызвало раскол среди германцев; некоторые группы предпочли заключить соглашение с чужаками, нежели остаться в независимом королевстве готов. Один уцелевший документ описывает бедствия человека по имени Гундилас, владельца готского поместья, который несколько раз менял стороны в этом конфликте, отчаянно пытаясь сохранить свое имение, по мере того как чаша весов склонялась то в одну сторону, то в другую на протяжении двадцати лет. Однако ни случаи дезертирства, ни история Гундиласа не отражают реакции большинства готов, сторонников Теодориха и их потомков, на вторжение византийцев. Если бы все из них торопились сбежать или договориться с византийцами, не было бы двадцати лет войны, в которой готы пытались отстоять свою политическую независимость, ведь мирный договор, предложенный захватчиками, заключался в следующем: сохранение земель в обмен на политическое подчинение Восточной Римской империи. И на самом деле повествование Прокопия и иные источники более общего характера свидетельствуют о том, что ядро готского общества, состоявшее из воинов с высоким статусом, которые больше других сделали для создания и сохранения готской групповой идентичности, постепенно уничтожалось в ходе войны по мере того, как они погибали в боях
[312]. Эти люди получали максимальную выгоду от поддержания групповой идентичности, даровавшей им высокий социальный статус, и они были готовы бороться за ее сохранность. Я готов предположить, что воины с высоким статусом, как среди готов, так и среди других германских племен этой эпохи, были опорой и строительным материалом для групповой идентичности и прочность (или, напротив, нестабильность) любого объединения зависела от преданности ему отдельных индивидуумов и их отношения к нему. Это не означает, разумеется, что среди обладателей высокого статуса все испытывали одинаковое чувство преданности своему племени. В современном мире такого не бывает, и нет причин, по которым в древние времена ситуация должна была обстоять иначе.
Миграция и империя
Нет ни малейшего сомнения в том, что расцвет и падение империи гуннов привели к серьезным переоценкам групповой идентичности даже в рамках класса элитных воинов. В первый раз причиной тому послужило завоевание и механизмы управления, принесенные вместе с расцветом, – в особенности подавление даже возможности появления крупных (а потому опасных) объединений под властью одного предводителя. Во второй раз они были вызваны смертью Аттилы, за которой последовала весьма скорая реорганизация сообществ – среди бывших подданных империи быстро появлялись воинские отряды и войска, достаточно многочисленные, чтобы вырваться из-под власти гуннов. Но нет причин полагать, что один из этих процессов сумел стереть различия между гуннами и покоренными ими народами. Сами кочевники были заинтересованы в том, чтобы сохранить это разграничение, даже несмотря на то что Аттила увещеваниями и лестью поставил правителями других племен полностью или частично подчинившихся ему людей. Без такой демаркации преимущество от покорения всех этих народов было бы сразу же утеряно – к тому же некоторые племена, оставшиеся на периферии империи, те же гепиды, и впрямь, похоже, остались со своими правителями. Империя являлась государственной структурой, в которой полностью изменить групповую идентичность было невозможно. В результате государства-правопреемники начали походить скорее на союзы, нежели на «народы», и появившиеся типы идентичности были скорее политическими по сути, нежели культурно обусловленными, однако довольно устойчивыми, в том числе среди многочисленных групп тех или иных народностей. Чтобы их победить, требовались немалые военные ресурсы, и даже в случае окончательного разгрома идентичность побежденных племен нередко сохранялась на протяжении еще двух поколений.
По крайней мере, это заключение подтверждается историческими свидетельствами, и нет весомых причин ставить его под сомнение. Источники, на которых основана данная работа, соответствуют всем обычным критериям надежности, и единственной причиной отвергнуть приведенный вывод может быть только заранее, априори сформировавшаяся уверенность в том, что идентичность в V веке не могла функционировать подобным образом. Однако современное понимание групповой идентичности не согласуется с таким подходом; на самом деле в его рамки прекрасно укладывается предположение о том, что групповая идентичность функционировала по-разному на разных уровнях общества и отдельные индивидуумы вполне могли позволить себе ее изменить в соответствии с обстоятельствами. Даже если названия племен и союзов не принадлежали «народам» с однородной культурой, их следует воспринимать серьезно, так как они относились к очень крупным скоплениям людей. Это, в свою очередь, заставляет нас предположить, что, когда эти группы переселялись на Среднедунайскую низменность и вновь покидали ее пределы во времена становления и падения империи гуннов, миграционная активность в регионе должна была резко возрасти. И немногочисленные подробные источники тех лет, доступные нам сегодня, подтверждают это предположение.
