Идея «точки невозврата» стала популярна в 2000 г. после выхода в свет бестселлера Малкольма Гладуэлла, который применял ее ко всему: от модных моделей беговых кроссовок до количества самоубийств среди подростков. В первое десятилетие нового века это понятие позаимствовали экологи. Специалисты в области наук о Земле, в частности Тим Лентон, определили шесть крупных экосистем, которые в определенных условиях могут разрушиться, что может привести к климатическим изменениям, которые еще никогда не происходили в течение голоцена (относительно стабильный период, в течение которого происходило развитие сельского хозяйства и промышленности). Помимо гибели амазонских лесов, это исчезновение обширных северных лесов, а следовательно, увеличение количества углекислого газа в атмосфере и дальнейшее потепление; таяние полярных льдов и значительной части шельфовых ледников Гренландии и Антарктики, а следовательно, повышение уровня Мирового океана и опять-таки потепление, поскольку больше солнечного тепла будет поглощаться, а не отражаться в атмосферу; исчезновение сезона дождей в Индии и Западной Африке; прерывание процесса формирования атлантических глубоких водных масс на границе с водами Северного Ледовитого океана (это часть глобального термогалинного круговорота, связанного с температурной и соленостной разницей поверхностных и глубоких океанических вод в разных климатических зонах); таяние вечной мерзлоты с потенциальным риском эмиссии метана в Арктике и эффекта под названием «клатратное ружье» (внезапное высвобождение огромного объема метана из слоев вечной мерзлоты и морских донных отложений), также ведущее к дальнейшему потеплению.
Насколько верен этот анализ, покажет будущее. Как уже было сказано, полного исчезновения леса в бассейне Амазонки еще можно избежать. Но даже без таких драматических и ощутимых изменений вполне вероятно, что нас ждет «шестое вымирание» – «идеальный шторм», уничтожающий виды в тысячи раз быстрее, чем смогут появляться новые.
«Шторм» полностью уничтожит многие виды, но и численность выживших значительно сократится. Уже сейчас численность диких животных на треть меньше, чем 40 лет назад.
Важна ли жизнь отдельного вида? Даже те, кому очень нравится изучение редких видов, не могут дать однозначного ответа на этот вопрос. В книге «Призрак с трепещущими крыльями: Наука, мечтания и поиск потерянных видов» (The Ghost with Trembling Wings: Science, Wishful Thinking and the Search for Lost Species) Скотт Уиденсол задается вопросом, почему он так одержим птицей под названием толстоклювая траурная танагра (Conothraupis Mesoleuca), которая на момент написания книги нигде не встречалась уже 60 лет (и которую в конце концов все-таки удалось увидеть через два года после публикации книги):
Особенной эту птицу делает ореол таинственности. Стоит ей вновь появиться, как она станет очередной редкой птицей в мире, где и так слишком много организмов, которым угрожает вымирание. Возможно, символы веры и вдохновения, поиски великих приключений нам нужны больше, чем реальность.
А возможно, все эти попытки рассуждать рационально – вздор. Если мы когда-то вновь увидим толстоклювую траурную танагру, уверен, что буду писать не менее красноречивые тексты о радостях реализованной мечты.
В эссе об абсурдности философ Томас Нагель (Нэйджел) пишет, что нам не стоит слишком волноваться, поскольку перед лицом вечности все это не имеет значения, и смотреть на собственную жизнь надо с иронией, а не через призму героизма или отчаяния. Рассуждения довольно здравые, пока это не касается нас самих. Тут наступает момент, когда мы, сколь угодно непоследовательно и неразумно не можем не любить, не отстаивать свою точку зрения (или, наоборот, не хотим любить). Мы можем признавать: то, что мы ценим, отстаиваем, любим, неизбежно придется потерять – или, согласно буддистской поговорке, хрупкая чаша, которая в наших глазах совершенна, по большому счету уже разбита. Но это не значит, что наша ситуация безысходна, что мы не можем радоваться или находить в ней поводы для иронии.
Защитники окружающей среды и экологи стремятся спасти андского сычика и другие редчайшие виды, сохранив перуанский влажный горный лес, запретив вырубку 180 000 га этого леса в регионе Альто-Майо и создав новый заповедник в Кордильера-де-Колан. Вероятно, подобные заповедники помогут защитить природу, а может быть, и нет. По мере дальнейшего изменения климата будут возникать проблемы, такие как изменение растительности или миграция животных, которые сейчас обитают на небольших высотах над уровнем моря, но будут переселяться в более прохладные места. Это как минимум приведет к появлению новых видов животных в заповедниках. И выживет ли в таких новых условиях андский сычик, непонятно.
Изменение климата признано основной причиной исчезновения или угрозы вымирания нескольких горных видов в разных частях мира. Первой пострадала оранжевая жаба, обитавшая исключительно в тропических лесах Коста-Рики. Возможно, такая же судьба ожидает похожего на лемура кольцехвостого енота (или какомицли), обитающего в Северном Квинсленде в Австралии; пищуху, пушистое похожее на кролика млекопитающее со Скалистых гор в Северной Америке, а также двух птиц отряда воробьиных, живущих в горах Кении, – скворцового конька Шарпа и абердарскую цистиколу.
«Свою» сову я увидел в дождевом лесу в Сараваке, одном из штатов Малайзии на острове Борнео. После бесконечной конференции в помещении с кондиционером и без естественного освещения я вместе с другими представителями прессы отправился в поездку по лесам, организованную с целью привлечь внимание к проблеме защиты оставшихся участков леса на острове. Утро мы провели карабкаясь по отвесным скалам в безрезультатных поисках гнезд, которые орангутаны сооружают на деревьях каждую ночь. Я сидел у быстрого ручья и наблюдал за тем, как вода течет по плоским камням, переливаясь на солнце. Внезапно, не знаю почему, я поднял голову. На ветке над моей головой сидела крупная сова и со свирепым видом рассматривала меня. Я не смог определить, что это был за вид, я не орнитолог, и рядом не было никого, кто бы мог помочь. Но это не имело значения. Для меня главным было то, что я ощутил дух леса, встретился с чем-то грандиозным. Сейчас, вспоминая тот день, я, конечно, понимаю, что мощное туловище и яркие, свирепые глаза – всего лишь природная адаптация, нужная сове для охоты. Вряд ли за этим взглядом стоял особый интеллект; совы далеко не самые умные птицы. Но в момент встречи – и в моих воспоминаниях – подобные мысли отступали перед великолепием этой птицы – символом притягательной и неодолимой жизненной силы леса.
Совы всегда завораживали человека. Правда, в разные времена и в разных местах значение им приписывали не одинаковое. Нередко, например в Европе и Китае, их считали предвестниками беды. Возможно, самая яркая иллюстрация этой традиции в европейском искусстве – офорт Гойи «Сон разума рождает чудовищ» из серии «Капричос», где изображен спящий человек (возможно, сам художник) в окружении множества сов и летучих мышей с ужасными глазами. В другие времена в совах видели благодетелей. В Китае во время династии Шан бронзовые сосуды для вина в виде сов должны были сопровождать души в загробный мир. В Древней Греции совы ассоциировались с богиней мудрости Афиной (Минервой у римлян). («Только с приходом сумерек расправляет сова Минервы крылья и отправляется в полет», – писал Гегель, намекая на то, что мудрость, если и приходит к человеку, то только с возрастом.) В культуре мочика (или моче) на севере Перу совам приписывали способность исцелять и мудрость, изображая их на роскошных золотых и керамических сосудах, но также ассоциировали сов с воином, который участвовал в ритуале обезглавливания мертвых.
