Книга Логотерапия и экзистенциальный анализ. Статьи и лекции, страница 50. Автор книги Виктор Франкл

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Логотерапия и экзистенциальный анализ. Статьи и лекции»

Cтраница 50

Эта апатия является своеобразным защитным механизмом психики. Все, что могло волновать или огорчать узника в его прошлой жизни, вызывать его возмущение или приводить в отчаяние, то, чему он был свидетелем или непосредственным участником, теперь отскакивало словно от какой-то брони, которой он себя окружил. Здесь мы наблюдаем феномен внутреннего приспособления к специфической среде: все, что в этой среде происходит, достигает сознания в очень смутном виде. Уровень аффективной жизни снижается до минимума. Интересы человека ограничиваются удовлетворением сиюминутных, наиболее насущных потребностей. Все желания, кажется, сводятся к одному: пережить сегодняшний день. Когда узников, изможденных, измученных, продрогших и голодных, бредущих, спотыкаясь, по заснеженным полям с «рабочего задания», пригоняли вечером обратно в лагерь, у многих вырывался лишь тяжелый возглас: «Ну вот, еще один день продержались!»

В этом отношении про узника концлагеря можно сказать, что он впадает в особую «культурную спячку». И при этом в человеке неумолимо берет верх все то, что служит самосохранению. «У меня была только одна мысль: как мне выжить», – говорит Коэн. Психоаналитики, прошедшие концлагерь, в этой связи обычно говорили о регрессии – возврате к примитивным формам поведения. «Интересы человека не выходили за рамки вопроса "как мне получить побольше еды и попасть на более-менее терпимую работу?". Этот образ жизни, эту установку бытия-в-мире нельзя понять иначе, как регрессию, – считает названный выше автор. – В концлагере человек был низведен до животного начала. Здесь мы имеем дело с регрессией до примитивнейшей фазы стремления к самосохранению».

Примитивность духовной жизни узников концлагеря находит характерное выражение в типичных для заключенных мечтах. Они мечтают в основном о хлебе, о тортах, о сигаретах и о теплой ванне. Разговоры постоянно сводились к теме еды: когда узники во время работы оказывались рядом, а поблизости не было охранника, они на словах обменивались кулинарными рецептами и красочно расписывали, какими любимыми блюдами они будут угощать друг друга, когда в один прекрасный день после освобождения один из них пригласит другого в гости. Лучшие из них желали, чтобы поскорее наступил тот день, когда им не придется больше голодать; они не мечтали поесть получше, они мечтали о том, чтобы прекратилось это ненормальное состояние, когда невозможно думать ни о чем, кроме еды. Если весь уклад жизни в лагере (с немногочисленными исключениями) приводил к общей примитивизации, а недоедание – к тому, что потребность в еде становилась основной темой, вокруг которой вращались все помыслы и желания, вероятно, то же недоедание стало причиной заметного отсутствия интереса к разговорам на сексуальные темы. Каутский обращает внимание на то, что уже в предвоенные годы, когда питание было достаточным, можно было заметить угасание сексуальных влечений. «Sexual topics of conversation and smutty stories were exceptional among the ordinary prisoners, in contrast to what is normal for example among soldiers» [103].

Кроме упомянутого безразличия во второй фазе у заключенных наблюдалась повышенная раздражительность [104], поэтому можно утверждать, что для психики узника концлагеря характерны два признака: апатия и агрессия.

Понятно, что большинство узников страдали от своеобразного чувства неполноценности. Каждый из нас однажды был «кем-то», по крайней мере верил, что был. Однако здесь и сейчас с человеком обращались так, будто он был никем (безусловно, лагерная среда не могла разрушить чувство собственного достоинства человека, коренящееся в более существенных, высших сферах, в сфере духовного; но много ли людей и много ли заключенных обладают таким устойчивым чувством собственного достоинства?). Рядовой заключенный особенно не задумывается об этом, не осознает этого, оттого и ощущает себя полностью деклассированным. Тем не менее это переживание становится актуальным только на фоне впечатлений, полученных от своеобразной социальной структуры лагерной жизни. Здесь я подразумеваю то меньшинство заключенных, которые в лагере являются, скажем так, важными персонами, капо [105], – старост и поваров, кладовщиков и «лагерных полицейских». Все они успешно компенсировали примитивное чувство неполноценности и вовсе не ощущали себя деклассированными, подобно «большинству» рядовых узников. Напротив, они чувствовали, что добились успеха. Да-да, иногда это чувство напоминало не что иное, как манию величия в миниатюре. Реакция обозленного и завидующего большинства на поведение меньшинства принимала различные формы, в том числе в форме злых анекдотов. Вот пример одного из них: двое узников беседуют между собой о третьем, «успешном», и один из них замечает: «Я ведь знал его еще тогда, когда он был простым президентом крупнейшего банка города N., а теперь он уже метит на место старосты!»

Душевные реакции узников на особенности лагерной жизни интерпретировались не только как регрессия к более примитивной структуре влечений. Утиц интерпретировал типичные изменения в характере заключенных, которые он, по собственному утверждению, наблюдал у большинства узников как сдвиг от циклотимического [106] к шизотимическому [107] типу характера. Он заметил, что большинство заключенных не только подвержены апатии, но и склонны к раздражительности. Оба эти аффективные состояния, впрочем, соответствовали психоэстетической пропорции шизотимического темперамента по Э. Кречмеру. Не говоря о том, что подобные изменения характера, или смена доминанты, вообще сомнительны с точки зрения психологии, эту – мнимую – шизоидизацию можно, по нашему мнению, объяснить гораздо проще: огромные массы узников страдали, с одной стороны, от недоедания, а с другой – от недостатка сна, который во многом был обусловлен кишащими в тесных бараках насекомыми. Если недоедание делало людей апатичными, то хроническое недосыпание приводило к повышенной раздражительности. Кроме этих двух причин сказывалось еще и отсутствие двух даров цивилизации – кофеина и никотина, которые в обычной жизни как раз позволяют прогнать апатию и справиться с раздражительностью.

Кроме того, следует принять во внимание, что, согласно подсчетам Гзелла, число килокалорий, приходящееся на одного заключенного в день, зимой 1944 / 45 в концлагере Равенсбрюк составляло от 800 до 900, в концлагере Берген-Бельзен – от 600 до 700 и в концлагере Маутхаузен – 500 (Коэн). Питание заключенных и близко не соответствовало нормам калорийности, особенно учитывая тяжелый физический труд, беззащитность перед холодом, от которого не спасала скудная лагерная одежда.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация