Каптаж воды, особенно если Природа была не слишком милостива, открывал массу возможностей. Вода рек или ручьев, с которой было легче иметь дело, была необходима для основной деятельности; в деревне тяжелая работа водоноса, возложенная на женщин, могла приобретать вид изнурительной повинности, когда им приходилось, навьючив на себя ведра, целыми днями подниматься от реки на плато. От такой нагрузки избавлял близкий колодец или источник; вот почему в планировке коллективных поселений часто видят не столько заботу о защите или поиске плодородных земель, сколько о расположении жилищ вокруг воды. Тем самым колодец или же недалекое от него место для стирки стали «парламентом женщин», тогда как кузница играла ту же роль для мужчин. Документация об этом существенном аспекте повседневной жизни скудна – обрывки свидетельств о процессах по поводу частного присвоения, посягающего на права общины, а также данные кое-каких раскопок в общественных или частных водоемах. Но техника их рытья или каптажа, глубина, укрепление, дебит остаются неизвестными. На изображениях можно увидеть простые стойки или консоли со скользящей веревкой, позже – с блоком, еловые бадьи, чан для запаса воды, чтобы пить или умываться. Такая вода, добываемая из-под земли, часто оказывалась солоноватой; падавшая с небес была лучше, если ее удавалось получить. Иначе приходилось регулярно проверять состояние колодцев и фильтровать проточную воду. Черпалки, водостоки, систему каналов, стыковочные элементы контролировала целая масса землекопов, специализировавшихся по колодцам, и водопроводчиков: ремесло трудное, утомительное, очень ответственное, порой наследственное. В конечном счете странно, что мы гораздо больше знаем о сетях водоснабжения в античности – возможно, потому, что это было дело общественное и преимущественно городское. Не задерживаясь здесь, поскольку доступна лишь видимость, скажу, что место городских источников или колодцев часто наследовалось от древних времен, более или менее приспосабливаясь к новому облику средневекового города. Это убранство итальянских или вообще средиземноморских городов, скорей почти мистическая, чем экономическая роль, какую в городе играла вода, воплощающая могущество последнего или его властителя, подробно изучены.
Без воды не обходилась ни одна бытовая сфера, но почти везде преобладала очищающая роль первой. Вода, непригодная для питья, уносила в городские рвы или деревенскую сточную яму экскременты людей и животных, сукровицу и отработанный перевязочный материал из больниц, которые часто строились ради этого на мостах и берегах рек, «отработанную» воду уборных и кухонь, содержимое которых выгребалось на улицы и поля; городской ров перестал быть только защитным сооружением, став также оплотом гигиены и отхожим местом. Вот почему забота о коллекторах этой воды и об их отвратительном содержимом так волновала античных, а потом средневековых эдилов. После XIII века муниципальные власти восстановили многие мощеные водостоки римских времен; некоторые водостоки также были естественными ручьями, каптированными и отведенными. Поэтому регулярная чистка этих клоак или проделывание «люков», позволявших наблюдать за режимом, упоминаются в счетах почти всех городов средневекового Запада в качестве «статей» первостепенной важности. Кстати, в загрязненной воде очень скоро усмотрели главную причину распространения эпидемий, даже когда она не имела к ним никакого отношения, как во время чумы XIV века. Вот почему загрязнение колодцев или закупорку водостоков охотно приписывали козням еретиков, отщепенцев или евреев. В результате возникло понятие «частная вода», находящаяся в доме, на его дворе или в жилище, а порой в его «капелле». Очищенной, в том числе и от дьявольских козней, считалась и та вода, которую прописывал аптекарь для купания в предварительно освященных чанах с добавлением бальзама, нагреваемых на античный манер гипокаустом. «Лечение водами» было не только греко-римской традицией; его практиковали и в средневековье, и намного ранее я посвятил подробный рассказ «парильням» и их месту в городской жизни того времени; оценить «расход» воды, какого требовали общественные бани, все еще трудно – у нас есть сообщение о парильне, рассчитанной на 2 000 посетителей, но эти данные крайне сомнительны. Церковь, достаточно придирчивая в этой сфере, санкционировала подобную практику, и явно не потому, что беспокоилась об общественной гигиене: возможно, она видела в нем своего рода очищение тела, то же, что крещение для души; также возможно, что она хотела дискредитировать ритуальное иудейское омовение при синагогах, находившихся совсем недалеко от парилен. Из источника пили, в реке или озере ловили рыбу, воду отводили в садок перед мельничным колесом, каптировали для повторной промывки кож и вымачивания льна, смешивали с мукой, варили в ней пищу, ее пили, извлекали из земли или брали из рек. Но, спустившись по реке, люди видели, что в конечном счете она уходит во враждебную и непостижимую безмерность – море.
Море, ужасное и соблазнительное
Человек – млекопитающее сухопутное: он не может жить в воде, там ему трудно и плохо. Так что эта жидкая стихия физически и от природы ему враждебна, опасна, вызывает отторжение. Приближение к ней его тревожит; сама ее безмерность создает у него чувство, что он окружен водой. Однако ни греческие, ни арабские или индийские географы, изучавшие ее, ни пересекавшие ее путешественники и авантюристы не могли по-настоящему оценить ее протяженность. Богословы, философы, верующие были убеждены, что вода окружает землю людей со всех сторон. Лишь века спустя люди узнали, что она покрывает три четверти планеты. Но десятки тысячелетий они видели в ней предел страха, мир Зла. Там все зыбко, обманчиво, непредсказуемо, одним словом, трагично. А как было избежать с ней контакта или даже не увидеть ее, если в глубоко пропитанной ею Европе ни один человек не жил дальше 350 километров от побережья, то есть в нескольких днях ходу, а многие и гораздо ближе? И, напротив, не было ни одного моряка, кто уходил бы под парусом от побережья или острова более чем на шесть часов. Лишь из храбрости или безумия Колумб ринулся в открытое море без единого ориентира и более месяца не поворачивал обратно. Правда, он, как и все географы его времени, совершенно неверно оценивал реальное расстояние между Европой и Азией, что объясняет, почему, наткнувшись на Америку, он до конца жизни был убежден, что достиг желаемой цели.
В то время море, его течения, капризы, опасности знали плохо. Если туда отваживались выйти, двигались вдоль берега, на ночь ложась в дрейф. Скорость и выгода были главными на суше: в море на первом месте оказывалась безопасность. И все-таки предотвратить крушение чаще всего было невозможно, равно как предвидеть шторм и не испугаться урагана. От «превратностей моря», то есть опасностей мореплавания, видели одно средство – милосердие Бога, прежде всего Св. Девы, взывали к Св. Петру и его чудесной лодке. А если этого было недостаточно, бросали в воду человека, искупительную жертву, совершая почти магическое жертвоприношение. Все цивилизации, имевшие дело с этой неизмеримой силой, приписывали морю репутацию зловещую и инфернальную – финикийцы, греки, островные или океанские кельты и особенно скандинавы, те самые викинги, которых насмерть перепуганные каролингские монахи принимали за адских бесов. Разумеется, прогресс в областях кораблестроения или ориентировки в море уменьшил риск для моряка: в северных странах суда с бортовой обшивкой внахлест с XI в., если не раньше, раздвигали водные пути; пузатый корпус и «палуба» коггов этих морей предохраняли трюм от попадания воды и позволяли противостоять высоким волнам. В Средиземном море изменение парусного оснащения на восточный манер позволило сократить часть гребного экипажа. К VIII веку исламский мир ввел в обиход китайскую буссоль, затем индийский секстант, а в XIV в. – «портуланы», карты с обозначением якорных стоянок, рейдов и портов. Правда, прогресс в этой области приветствовали не только купцы, но и пираты, ставшие с той поры еще более многочисленными и агрессивными. Но если судно терпело крушение или шло на дно, это по-прежнему свидетельствовало о гневе Божьем, а все побережья были усеяны обломками кораблей – и лишь чайки, в которых переселялись души погибших моряков, охраняли эти реликвии.
