Отнюдь не все крестьянские группы селились на самых богатых почвах. Тем не менее хватало земель посредственных, запущенных, примеры которых можно встретить и теперь за пределами Европы; растительность там могла быть только скудной и дикой, трава низкой, колосья короткими. Даже после умелой обработки такие земли оставались «пустыми» и «бесплодными». Значит, их нужно было удобрять. В этом важнейшем секторе земледелия люди того времени сделали дело, последствия которого ощутимы и сегодня, когда на смену эмпирическим приемам пришли химические удобрения. Эмпирическим, поскольку достоинства поташа, фосфатов, нитратов, тех или иных минеральных солей, их химические свойства явно оставались неизвестны; в печальной пустыне наших документов иногда возникают лишь отдельные латинские слова, которые писали клирики, ничего не смыслившие в этом деле: stercora – скорее всего навоз животных, marlae – смесь глины и извести; остальное было делом случая, как, например, движение стад на «пустых» землях. Возможно, изучая свалки или сами поля, археология когда-нибудь прольет на это более яркий свет.
У меня нет намерения изображать общую картину средневекового земледелия, так что я ограничусь беглым обзором, который сведется к действиям и мерам, каких требовала от всех, молодых и старых, мужчин, женщин и даже детей, предварительная подготовка почвы. Так, в домашнем хозяйстве раскидыванием объедков или человеческих экскрементов, навоза животных и загрязненных подстилок из хлева, чисткой ям от навозной жижи занимались женщины, вооруженные вилами, лопатами, кадками; они выплескивали и высыпали все это на земли, расположенные сравнительно близко к жилью, поскольку объем отходов не позволял отнести их далеко; полное разбрасывание происходило раз в две недели. Возможно, кости, скорлупу или золу из очагов удаляли отдельно, быстро поняв, что они вредны для злаковых. Зато для последних был полезен овечий навоз, богатый азотом и втаптываемый в землю самими животными; перемещение загонов, временных оград сообразно движению отар на сей раз поручали детям; такие обычаи и по сей день не совсем исчезли в наших высокогорных районах. Птичий помет – особый случай: это удобрение считалось лучшим и предназначалось для требовательных почв; но поскольку его было мало, его приходилось собирать под голубятнями или там, где гнездились птицы. Возведение этих каменных построек стоило дорого, они требовали чистки и присмотра; речь могла идти лишь о сеньориальной голубятне, продукт с которой шел на удобрение фруктового или декоративного сада хозяина. Что касается варека, или морских водорослей, их локализация в прибрежной зоне очевидным образом ограничивала их использование; их зарывали в землю вилами, и эту тяжелую работу выполняли мужчины. Отаву на землях, оставленных под паром, люпин, полынь и остатки зелени бобовых тоже переворачивали и закапывали в землю в ожидании будущих посевов. Все эти работы по обогащению земель в принципе предшествовали посеву, а поэтому проводились осенью, кроме как на виноградниках, обработка которых происходила лишь в конце зимы.
Агрономические трактаты подробно описывали условия такого унавоживания почв – глубину, благоприятные сроки, ритм работы; но их авторов, похоже, интересовали лишь понятия тепла и холода, они совсем не занимались поиском баланса фертилизантов на уровне самой земли. Поэтому рассказы о способах, какими можно улучшить качество гумуса или суглинка на поверхности, всегда основанные на местных наблюдениях, встречаются редко; здесь разбрасывали песок, там измельчали глину или мергель со склонов соседних берегов; кстати, растолченная глина восстанавливала баланс слишком сухого гумуса, а торф из ближайшего болота насыщал почву углеродом. Все эти работы совершались с размахом, часто в качестве барщины, и после них в земле или на склонах долин оставались ямы и канавы, заметные и сегодня; во избежание крайностей подобные работы проводили только раз в восемь-десять лет. Они задавали ритм деревенской жизни.
Добиться урожая
Если о продуктивности средневекового земледелия спорят ожесточенно и даже агрессивно, то в отношении этапов его развития и их региональных вариаций историки экономики единодушно делают вывод об увеличении объема, если не урожайности, зерновых культур на протяжении десяти веков средневековья. Что касается продуктивности, то наибольшие оптимисты не колеблясь утверждают: например, Франция в 1300 или 1500 году производила столько же зерна, сколько в 1789 или даже в 1900 году. Зато они опять же расходятся во мнениях о причинах этого «бума»: людей и пахотных земель, несомненно, стало больше, но разве основную роль в таком прогрессе не сыграло качество почвы, удобряемой, как я только что сказал? Многие исследователи утверждают, что в этом вопросе не менее важны способы ее «возделывания» и даже инвентарь. Вопрос не праздный, поскольку подводит нас к теме приспособляемости средневекового работника к новым приемам и новой технике.
Долгое время основное значение придавали инвентарю труженика, обрабатывавшего землю под зерно, – даже составили впечатляющий список средневековых «изобретений», на которые я уже ссылался: подковывание лошадей или любого тяглового скота; запрягание посредством хомута на шее или фронтального ярма; использование инструмента с ножом и боковым отвалом, плуга, позволяющего глубже вспахивать тяжелые почвы, до тех пор неприступные для простой сохи. Сегодня в эффективность этих усовершенствований верят меньше – прежде всего потому, что неясно, по каким каналам, особенно интеллектуальным, дух изобретательства, которого якобы были лишены «древние» (тем не менее наделенные воображением, что охотно признается), мог проникнуть в Западную Европу. Затем потому, что многие из предполагаемых «изобретений» можно обнаружить во всех формах (пусть и в зачаточном виде) в Азии или в греческом и арабском средиземноморском мире. Наконец, потому, что (о чем почти не спорят) эти новшества распространялись крайне неравномерно – вплоть до XVI века, а может, и позже в ходу оставались заступ, мотыга, ручной плуг и вилы для обработки даже больших площадей, и это «огородничество», хоть и изнурительное, было не менее действенным, чем в азиатских деревнях…
Вот почему на первый план охотно выдвигают применяемые способы «возделывания» земли, разнообразие которых проистекает из эмпирического опыта крестьянина. По мере расширения обрабатываемых земель и увеличения спроса на продовольствие людям того времени, видимо, приходилось менять приемы, добиваясь большей продуктивности; поэтому они осознали необходимость агротехнического цикла, при котором земля, утратившая плодородие из-за слишком частых посевов, оставалась под паром, – иными словами, многопольного цикла по два-три года, а то и дольше; на незасеянном поле пасли скот, удобрявший его. Возможно, надо добавить принцип плотных посевов, по крайней мере если земля была подготовлена и должным образом удобрена. Но деление обрабатываемой земли на компактные парцеллы либо, наоборот, на вытянутые полосы, скорее всего, никак не зависело от применения какого-то особого орудия, как предполагал Марк Блок, и едва ли было связано с особенностями почвы или климата. Сегодня тут видят скорей особенности труда: где-то землю обрабатывала семья, и участок делился на равные части, где-то трудились в одиночку, не оглядываясь на коллектив, и в первом случае поля состояли из длинных парцелл, во втором – из замкнутых участков, порой даже разгороженных лесополосами. То есть сельский пейзаж определяли местная традиция и структура семейной группы. Вдобавок некоторые приемы, a priori необычные, были связаны с соображениями, менее всего техническими и чисто социальными: когда колос срезали очень высоко, оставались высокие стебли, использовавшиеся, конечно, для подстилок в стойле и кровель, но оставляемые также беднякам, которые по несколько дней их собирали, а также полезные для роста бобовых, усики которых цеплялись за стебли, если только крестьяне не ждали отавы, чтобы пасти скот; далее, при «дренировании» земли с помощью продольных борозд с их канавками поле приобретало вид вытянутых грядок, что требовало большего усилия на рукоятки плуга, зато уменьшалось число поворотов упряжки, «tournailles», в конце поля. Для этого маневра, если два тягловых животных шли бок о бок или даже друг за другом, требовалось два человека на упряжку, один из которых, чаще всего юный «отрок», а то и женщина, направлял и регулировал шаг животных, задавая ритм песнями, не имеющими никакого отношения к пейзанской лирике. Если почва была сухой, по которой соха шла лучше и без труда поворачивалась в конце борозды, или семья более дружной, поле оставляли квадратным, без канав, при необходимости огораживая, но живой изгородью из гидрофобных кустарников.
