Что касается виноградарского труда, он занимал мужчину и даже его семью круглый год, пусть современного понятия «деревня виноградарей» могло и не существовать. От одного сбора урожая до другого нужно было окучивать лозу, унавоживать ее, подрезать, делать отводки; ставить подпорки для тяжелых веток; обрабатывать междурядья и пропалывать их; удалять лишние побеги и прореживать. Когда же наставало время сбора, в момент, избранный Природой, объявляли «бан», мобилизуя все рабочие руки в деревне, и прежде всего их бросали на виноградник хозяина, но после того, как он сбыл оставшееся от прошлого урожая. Ведь вино не хранилось; методы виноделия мы знаем довольно плохо, но, можно полагать, они уступали современным. Напиток старались сбыть как можно быстрей, даже mére-goutte, то есть первый сок, полученный еще до того, как выжимка винограда ногами закончилась, или «вержюс», вино первого отжима, но кислое и применявшееся для добавления в рассол. Розлив вина в бочки и отправка его на рынки, если всю продукцию не потребляли на месте, – причины, по которым виноград чаще всего выращивали на берегу воды, реки или моря: это облегчало перевозку вина в бочках, прочность которых считали недостаточной, чтобы выдержать тряску сухопутных дорог.
Таким образом, труд, какого требовало это растение, предполагал человеческое окружение и материал высокого уровня: шпалеры, если кусты должны были ползти вверх, подпорки во всяком случае, бочки и бочонки, террасы на склонах, фруктовые деревья для зацепки усиков, если «комплан» предполагал это, крепкие ограды для защиты от грызунов, бдительные сторожа для защиты от бродячих собак и воров. Все это в совокупности стоило дорого, способствовало росту цен, питало сеньориальный фиск, и в результате виноградник и вино в средневековой экономике и повседневной жизни получили тот же ранг, что и зерно.
Дерево и лес
Жил ли первобытный человек на деревьях, как его «низшие» братья – обезьяны? Или он ограничивался тем, что использовал лес для получения пищи или укрытия? Вот что почти не волновало «людей средневековья», для которых вопрос об истоках был скрыт в длани Божьей. И все же несколько тысяч лет «истории» не могли изгладить след сотен миллионов других: дерево осталось непременным спутником человека; там, где деревьев не хватало, уже не было «нормальной» жизни, и даже пастух-кочевник перемещался от оазиса к оазису – конечно, чтобы найти воду, но и деревья тоже.
Подавляющий и священный лес
Представал ли он как строевой хвойный лес, дубовая роща или колючий маквис, он оставался барьером, ограничивающим горизонт для групп людей. От самых стен города можно было видеть, как он вдали окружает место поселения людей; и прежде всего иного сеньор в средневековье присваивал поляну. Если лес находился в непосредственной близости, он тяготел над менталитетом местных жителей; он был неукротимой сферой Природы, возрождающейся каждой весной, и возраст некоторых деревьев в нем значительно превосходил длительность человеческой жизни. Это была приблизиться без религиозного трепета, поскольку там все странно и непостижимо – запахи, звуки, звери, которые в нем живут или которыми его населяет воображение людей. На его ненадежных тропах путника цепляли шипы, дорогу ему преграждали поваленные стволы, его подстерегали скрытые овраги; все это ловушки нечистого. Ведь последний как раз и был хозяином этой мрачной области, он и все его верные приспешники: в германских странах – эльфы, гоблины, тролли или кобольды со своим королем Erlkonig (лесным царем (нем.)), Арлекином, или, южнее, – феи, драконы, тараски и всякие фавны, сильваны или зеленые карлики, служившие Пану. Все они дружно околдовывали, обманывали доверчивых и боязливых людей. Там можно было в ужасе провести несколько дней, как один германский император в XI веке, не находя выхода; там убивали ненавистных князей или сеньоров, там скрывались разбойники, там можно было увидеть необычные явления – скалы со сквозными отверстиями, остатки мегалитов, круги фей. Еще Библия отправила Авессалома туда на гибель, а христианская Церковь, забывая о святых источниках, хоть они и были привлекательней, яростно вырубала священные деревья кельтов и поручала Михаилу, Губерту, Георгию или Марцеллу победить там злого духа.
Однако лес, как и море, устрашал, но и манил. Прежде всего, и мы это увидим, потому что он составлял одну из основ материальной жизни человека. Но еще и потому, что он воплощал вечность и обновление: омела галльских друидов предвещала наступление нового года; лавр венчал славой на этом свете; мирт и многие дикие растения излечивали болезни; пихта, всегда зеленая, напоминала о рождении Божественного Младенца. Часовни или временные алтари строили на лесных опушках или в рощах, и отшельники предпочитали «пустынь» в лесу. Кстати, готическая эпоха понемногу прояснила отношения между человеком и деревьями: св. Бернард уверял, что у них можно научиться гораздо большему, чем из книг, а св. Франциск уходил в лес проповедовать волку и птицам. Без сомнения, в конце средневековья на эти логова нечистого вновь опустился покров страха, но до тех пор четыре века, с XI по XIV, в лес ходили, подчиняли его и упорядочивали.
Привычные к открытым пейзажам Средиземноморья греки и римляне, Цезарь, Тацит, Страбон, успешно внушили представление о почти непрерывном лесном покрове, все более дремучем к северу и востоку, – это «Косматая Галлия» из «Записок о галльской войне» Цезаря, «черная Германия» Тацита. Оценка явно ошибочная – судя по археологическим свидетельствам о древнейших поселениях в этих регионах, здешний пейзаж выглядел скорей как густая саванна, где росло немало деревьев; впрочем, маквис и особенно гаррига на юге, возможно, представляют собой остатки растительности, когда-то – то есть во времена неолита – куда более обильной. Не углубляясь в ботаническое исследование, которое мне было бы не под силу, скажу, что нет ни одного серьезного доказательства каких-либо модификаций древесных пород под воздействием человека. Палинологические кривые хорошо показывают, что в Западной Европе разные виды дуба сохранялись неизменными, что бук постепенно уступал позиции, что береза широко распространилась с XIV по XVII век, что хвойных стало больше в Новое время, что ареал каштана сегодня смещается то с севера на юг, то обратно. Кустарниковые группы, в состав которых входят бук и хвойные, по-прежнему конкурируют с группами из дубов и каштанов. Но ни жестокие средневековые законы, запрещавшие рубить дубы, ни широкое использование каштана городскими плотниками ни в малейшей мере не повлияли на эти обширные изменения в природе. Такие перемены в ходе веков происходили, похоже, в результате колебаний климата.
Это наблюдение следует уточнить: если на пыльцу деревьев человек не оказал никакого ощутимого воздействия, то на пыльце злаковых его деятельность сказывалась более непосредственно, ведь эти растения были связаны с земледелием и скотоводством. Средневековый крестьянин использовал для своих нужд подлесок: под хвойными деревьями, которые активно выкачивали из почвы азот и скрывали ее под ковром бесплодных иголок, этот подлесок был скудным; у подножия буков, где его обогащали папоротники и вереск, он был среднего качества и годился для подстилок в хлеву; наконец, под дубами и каштанами, где могли расти грибы, всевозможные клубни и овощи, он считался превосходным. Постепенно человек научился использовать или множить эти богатства. Что касается оливы, то хоть окружавшая ее среда в целом была довольно скудной, роль источника масла обеспечила ей симпатию и благосклонность людей.
