Почти сразу по прибытии Далласу дали наркоз. Эдрик поставил ему капельницы, через которые в вены подавались жидкость и лекарственные препараты, а в артерию ввел катетер, чтобы постоянно снимать точные показания кровяного давления.
К тому времени, как Помахач добрался до клиники, кожа донорского лица стала темно-серой, словно грозовая туча, — цвет тканей и крови, когда они лишены свежего кислорода. Срок годности трансплантата стремительно шел к концу.
Помахачу приходилось спешить. Он сделал надрез, рассек наружную сонную артерию Далласа, зажал края сосуда артериальными зажимами. И началась кропотливая работа по соединению этой артерии с соответствующей артерией только что доставленного лица. Помахач быстро-быстро накладывал шов за швом. Закончив шить, снял зажимы. Впервые почти за четыре часа кровь вновь устремилась к изголодавшимся по кислороду тканям. Лицо тотчас начало розоветь.
***
Операция, в ходе которой врачи останавливали опасные кровотечения, соединяли сосуды, мышцы и нервы, закончилась через двадцать один час. Слаженный ансамбль хирургов и анестезиологов Эдрика направился в отделение интенсивной терапии (ИТ). Но Помахач, хотя и был на ногах почти сорок восемь часов, пока не собирался уходить. Как только Далласа доставили в палату ИТ, Богдан заглянул к нему. Внимательно рассмотрев новое лицо пациента, хирург сообщил медсестре, что примет душ и переоденется, но ночевать будет здесь, у постели Далласа.
— Доктор, — возразила она с улыбкой, — думаю, теперь мы и сами справимся.
***
Новое лицо Далласа сначала выглядело далеко не привлекательно. Ткани отекли, вздулись, были заметны хирургические швы. Черты лица оставались неподвижными, застывшими. Помахача это не удивляло. Нужно время, чтобы улучшения стали заметны. Но уже в эти первые дни после пересадки было совершенно ясно, что Даллас преобразился. Сходства с молодым человеком, который больше года назад садился в люльку подъемника, почти не наблюдалось. Но теперь взамен пустого белого лоскута кожи появились индивидуальные черты: нос, глаза, рот, губы и отчетливые очертания скул, задающие лицу его овал.
А впереди были необходимые косметические операции. Когда спали отеки, Помахач удалил излишки тканей. Нервам и мышцам требовалось время, чтобы заново научиться действовать. Но когда спустя несколько месяцев Даллас вернулся в клинику для осмотра, стало очевидно: операция прошла с большим успехом. Внешний вид молодого человека улучшился настолько, что теперь он мог спокойно входить в людное помещение, не привлекая к себе повышенного внимания.
Еще больше радовало и впечатляло то, что начали успешно приживаться нервы. Отныне Даллас снова мог выражать свое настроение — он заново научился хмуриться и улыбаться. К нему даже вернулось утраченное обоняние. А самое главное — он снова чувствовал свое лицо! Впервые после несчастного случая он ощутил, как маленькая дочка целует его в щеку.
***
Эта повесть о лице Далласа Винса многое говорит нам о достижениях медицинской науки. В ожоговых центрах и отделениях по всему миру ежедневно идет медленная и упорная борьба за пострадавших от огня, и даже маленькие победы в ней достаются нелегко. Если бы не Макиндоу и его «Морские свинки», у обожженного человека, который лежит сейчас передо мной, не было бы ни малейшей надежды вернуться хотя бы частично к прежней жизни. Теперь же мы, по крайней мере, можем дать ему шанс на победу — вовремя доставив в специализированное отделение.
Наконец двери вертолета закрываются. Начинает вращаться винт, воют моторы, набирая обороты. Мы отрываемся от посадочной площадки и какое-то время зависаем над ней — чтобы в случае перегруза свалиться обратно на площадку, а не на улицу городка. Уровень кислорода в крови у моего пациента продолжает снижаться.
В кабине пилота уже пищит тревожный сигнал, зловеще и непрерывно. Оглядываюсь на пациента, сплошь покрытого трубками и проводами, на все эти приборы, которые мы умудрились втиснуть в отсек. Кабина тоже забита. Кроме экипажа в ней теснимся еще и мы с медсестрой Луизой. Воображаю, с какой перегрузкой работают мотор и винт. Тревожный писк все продолжается. А ведь полет только начался — я не могу поверить, что вертолет сможет в целости и сохранности доставить нас до пункта назначения.
— Не волнуйтесь, — подает голос пилот, словно прочитав мои мысли, — Все устаканится, как только пойдем вперед.
Глава 3
СЕРДЦЕ
24 марта 1917 года. Девятый батальон Шотландских стрелков отправляется в разведку боем в окрестностях Арраса, северная Франция
Палатный обход начинается в 6:30 утра. Это хорошо. Плохо то, что интерн должен обежать всех пациентов предварительно, чтобы подготовиться к обходу, и делать это нужно в 6 утра. Этот интерн, находящийся в штате травматологического отделения и стоящий на самой нижней ступеньке больничной иерархии, — ваш покорный слуга.
Дело происходит в конце 90-х. Разборки местных наркоторговцев пошли на убыль, но у жителей округа Вашингтон по-прежнему полно оружия. Город удерживает звание криминальной столицы США, занимая первое место по количеству убийств. В последнее время в районе Белого дома каждую ночь совершается в среднем по одному убийству на квадратную милю. М-да, не такой мне представлялась столица великой державы.
Я вкалываю по двенадцать-четырнадцать часов в день. Наша смена дежурит каждые третьи сутки. В эти дни я работаю с шести утра, всю ночь и следующий день — тридцать шесть часов подряд. Никогда еще мне не приходилось столько работать. Живу я на квартире в получасе ходьбы от клиники. Я воображал, что в свободное время буду осматривать город, но к окончанию рабочего дня чувствую себя совершенно разбитым. В те вечера, когда удается ночевать дома, я заставляю себя разогреть в микроволновке еду и съедаю ее стоя, чтобы не заснуть за столом.
Время идет, мне что-то не очень нравится район, в котором я живу. При встрече с владельцем квартиры, Луисом, я упоминаю о подозрительных личностях, что слоняются в округе.
— А ты видел, чтобы стреляли? — спрашивает он. Я неверно понимаю вопрос, решив, что он говорит о пациентах нашего отделения.
— Конечно, — отвечаю я. — Ночи не проходит, чтобы в приемную не поступали раненые в перестрелке.
— Да нет, — говорит Луис с сильным колумбийским акцентом, — ты видел из окна своего дома, чтобы кто-то вынул пушку из кармана и в кого-нибудь пальнул?
— Нет, — удивляюсь я.
— Ну, значит, нормальный у тебя район.
***
Дребезжит больничный пейджер. «Травма, вызов. ОСР. ОВП 3 минуты», — высвечивается на экране. Я соскакиваю с верхней койки, стараясь не задеть младшего стажера, дремлющего внизу. ОСР — стандартная аббревиатура для нашей больницы — означает «огнестрельное ранение». ОВП — ожидаемое время прибытия. Бегу со всех ног в травматологическое отделение. Я понятия не имею, который час и долго ли я спал. Мы оказываемся на месте одновременно с пациентом. Фельдшеры выдают информацию на своем профессиональном жаргоне: «Женщина, 18, огнестрел, грудная клетка, подает признаки, в вертушке дала остановку, выходного нет».
