Парижские изгнанники и революционеры благодаря Сисмонди и Сен-Симону обрели вкус к экономике. С этими тезисами можно было что-нибудь затеять! Чувство несправедливости и несвободы было тем семенем, которое пролежало в земле со времён Руссо, но смогло взойти лишь тогда, когда соединилось с идеями экономистов. Экономика стала его практическим удобрением и его теоретическим солнцем. В противном случае из всего парижского брожения не вышло бы ничего, кроме крестьянского восстания.
Главным связующим звеном между пролетариатом и политической экономией был лидер левой сцены в Париже Пьер-Жозеф Прудон (1809–1865). По рождению мелкий буржуа из провинции, он обучался на наборщика и самоучкой вознёсся на высоту экономической дискуссии. Социальный класс, к которому он относился, после свержения Бурбонов обнаружил, что прежние господа всего лишь сменились новыми, а девиз времени – Enrichissez-vous (обогащайтесь!) – уж никак не распространялся на возникший слой промышленных рабочих и мелкой буржуазии. Самообогащение элит он громил своим знаменитым – настолько же броским, насколько и бескомпромиссным приговором: «Собственность есть кража!». Вот так просто, и следствием этого могло быть только общество без собственности. Он никак не мог разделять веру Сен-Симона в спасение общества промышленностью и банкирами. От государства и от власти ещё никогда не исходило ничего хорошего для людей, и государство уж никак не способствовало приходу рабочего люда к благосостоянию. Для Прудона решение состояло не в сильном, регулирующем государстве, а в его устранении, в анархии. А поскольку он был склонен к легко запоминающимся формулировкам, о его взглядах вскоре заговорили все вокруг:
«Тобой управляют, то есть тебя караулят, инспектируют, шпионят, направляют, регламентируют, подводят под законы, классифицируют, учат, набивают чужими мнениями, контролируют, ценят, оценивают, урезывают, заставляют повиноваться себе люди, не имеющие на то ни права, ни знания, ни достоинства. Тобой управляют, то есть при каждом твоем действии, при каждом сношении, при каждом движении твоем тебя отмечают, записывают, сосчитывают, назначают тебе продажную цену, отмечают тебя клеймом, привешивают к тебе ярлык, патентуют, разрешают, дозволяют тебя, расписываются на тебе, сдерживают, взнуздывают, переделывают, поправляют и исправляют тебя. Под предлогом общественной пользы и общего интереса тебя грабят, дрессируют, эксплуатируют, монополизируют, обкрадывают, давят, мистифицируют; а при малейшем сопротивлении, при малейшей жалобе начинаются усмирения, взыскания, унижения, поругания, травля, торможение, заушения; тебя обезоруживают, вяжут, сажают в тюрьму, расстреливают, жарят в тебя картечью, судят, приговаривают, ссылают, приносят тебя в жертву, продают, предают и в довершение надувают, дурачат, оскорбляют, бесчестят! Вот что такое правительство, вот что такое правосудие, его мораль»
[29].
Прудон выводит две основополагающие причины нищеты своего времени. Во-первых, рост промышленного и финансового капитала, который углубляет социальную несправедливость и ведёт ко всё более жестокому соревнованию а-ля Сисмонди. Вторая основная беда – соединение экономической и политической власти в плутократию, в господство богатых. Государство превращается в их руках в инструмент экспроприации, чтобы отчуждать собственность у мирных масс в пользу немногих привилегированных, тем самым принимая легализованную форму воровства. Мелкие буржуа теряют свои естественные права и становятся безнадёжно обделёнными.
Конкуренция, которая так важна для буржуазии и либералов, сводит существование человека лишь к одному: к его способности обводить сограждан вокруг пальца и за их счёт добывать себе выгоду. Это не может быть здоровой основой для общества. Поэтому конкуренция должна быть подавлена и заменена кооперативной системой, в которой каждый имеет столько собственности, сколько ему нужно для того, чтобы жить достойно, но в которой избыток капитала не скапливается в руках меньшинства. Так исчезает бедность и безработица, так возникает благосостояние и удовлетворенность. Но проповедовать это буржуазии и прочим выгодополучателям общественного порядка, по его мнению, бессмысленно, поскольку они никогда не прислушаются к другой логике, кроме той, что в их собственных интересах. Поэтому он прямо обращается к мелкой буржуазии и пролетариям и пытается убедить их в мирной революции, в шансе на успех ненасильственной перестройки общества. Семя угнетения должно взойти переворотом, который в итоге устранит государство и вместе с ним причину всех несправедливостей.
Лично Прудону в качестве революционера не везло. Он надеялся на помощь Маркса, но тот ничего не хотел знать об анархии, был настроен совершенно несолидарно и поэтому в 1847 году постарался разобрать, опровергнуть и уничтожить Прудона в двухсотстраничном труде «Нищета философии». После этого Прудон больше не считался теоретиком революции в соответствующих парижских трактирах. И когда в следующем году наконец грянула революция, он понял, что не в состоянии идти с народом на баррикады, поскольку отвергал насилие, а от вида крови у него подгибались колени. Итак, поскольку у него не получилось ни с теорией, ни с практикой революции, Прудону оставалась только журналистика, которая, как известно, нечто среднее между тем и другим. Так он избежал по крайней мере того, чтобы ещё при жизни оказаться в полном забвении.
Распределение и справедливость
Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы.
Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от нее трудом
[30].
Фукидид. История Пелопоннесской войны, II, 40, I
В этой главе уже абсолютно невозможно избежать разговора о деньгах, ибо именно о них идёт речь, когда говорят о справедливом распределении богатства – проблеме, не решённой со времён раннего социализма. Благосостояние и справедливость с тех пор сроднились, одно является существенной составной частью другого. Но дискуссии на эту тему ужасно затянулись во времени – оттого, что оба понятия не поддаются простым определениям.
За деньги стоит побороться, ведь они дают пространство для свободы, исключительности, личной сферы и фантазии, благодаря чему они, если подражать Прудону, облегчают, окрыляют, оживляют, успокаивают, волнуют, осчастливливают, веселят, помогают, усиливают, привилегируют, дают возможности, удовлетворение, освежают, умощняют, уполномочивают, подчиняют, исцеляют, гарантируют, утешают – и поэтому многие люди принимают их за само благосостояние. Поскольку лишь немногие экономисты хотели бы определиться, в чём же конкретно оно состоит, авторитет денег так и остаётся в мире несокрушимым. Кто бы не хотел их иметь? Только нереалистичные, кислые и безрадостные люди – фундаменталисты, варвары и моралисты – подавляют, уличают деньги и плюют на них. Говоря словами Толстого, «без оговорок можно было бы выразить дело так: у кого есть деньги, у того в руках те, кто денег не имеет».
