Если в существовавшем научном сообществе ученым подобало иметь широкие знания, то новички в науке настаивали на том, что ученый должен быть узким специалистом, нисколько не стыдящимся своего незнания того, что лежит за пределами области его интересов. Стремление к специализации — многие рассматривали его как обязательное условие дальнейшего развития науки — поначалу явилось лишь палкой, с помощью которой со двора науки изгоняли любителей. Более того, в этом старании переопределить науку проглядывались идеи сторонников научного метода. Утверждая, что ими руководит лишь не обремененное никакими внутренними мотивами стремление к поиску истины и желание отгородиться от лишних влияний, эти блестящие молодые люди изменили восприятие обществом науки и ученых. Конечно, в сформированном ими идеале виделся молодой ученый, который продвигает науку вперед, получая за это жалованье. Такой вариант, разумеется, не устраивал ни любителей, ни ученых «в общем и целом». Постепенно наука переставала быть приятным досугом для священников и богатеев. С годами на этом поле место находилось только для тех, кто трудился в университетах и научных лабораториях, вот новые ученые и переписали историю, создав свой «миф о сотворении науки». Этим и объясняется огромная разница между тем, что выдавалось за правду, и тем, что реально происходило вечером 30 июня 1860 года.
ЧТО ПОТОМ: КОНФЛИКТ ИЛИ КОМПРОМИСС?
Решив написать свой вариант истории, верные сторонники дарвинизма не стесняли себя ни в чем и легко перенесли свои радикальные взгляды на все события после дебатов 1860 года. Появились десятки историй и биографий, в которых был полностью оформлен развод дарвиновской работы «Происхождение видов» с Церковью, и Церкви оставалось только горевать по своей утрате. Однако это стандартное изображение событий — не более чем миф. В середине Викторианской эпохи религия уже не была монолитом, и изображать ее как некую сугубо реакционную силу было абсолютно неверным. Еще в 40-е годы XIX века либеральное крыло англиканской церкви, ничем не отличаясь от реформизма, предложенного группой Гексли, утверждало, что Библию следует рассматривать как исторический текст, лишенный духовного значения. Эти священники-ревизионисты стали причиной целого ряда церковных междоусобиц, масштабы которых значительно превосходили по сути ничего не значащее пикирование между Гексли и Уилберфорсом.
Гексли и его компания сумели в своих целях использовать даже внутрицерковные конфликты. Они не постеснялись вступить в союз с инакомыслящей, но влиятельной группой церковников и в 1860 году подписать письмо, протестующее против попытки архиепископа Кентерберийского Уилберфорса и 25 епископов предать нескольких либеральных теологов церковному суду. В последующие годы Гексли и его сподвижники установили крепкие связи с несколькими высокопоставленными священниками. Именно благодаря этим связям в 1882 году удалось добиться похорон Чарльза Дарвина в Вестминстерском аббатстве. Преподобный Фредерик Фаррар, каноник Вестминстерского аббатства и близкий друг Томаса Гексли отпел этого великого безбожника, как полагается. Совершенно очевидно, что прогрессивные деятели Церкви и ученые-реформисты могли выступать совместно даже после оксфордских дебатов 1860 года.
Представление о том, что дороги Церкви и науки разошлись сразу после дебатов 1860 года, несовместимо еще с несколькими неудобными с этой точки зрения фактами. Во-первых, только в XX веке, да и то не сразу, лишь некоторые ученые восприняли атеистические обертоны дарвинизма. Во-вторых, значительная часть духовенства поздневикторианской эпохи была готова на определенные уступки в пользу эволюционной теории.
Рассмотрим сначала ученых. Чарльз Лайель, великий геолог XIX века и преданный друг Дарвина, был потрясен эволюционными аргументами, содержащимися в «Происхождении видов». Однако он не готов был согласиться с наличием «обезьяньих предков» и с тем, что Бог не играл никакой роли в происхождении человека. В своей книге «Древность человечества», вышедшей в 1863 году, этот имевший международное признание ученый представил «кастрированный» вариант дарвинизма, в котором Божественное вмешательство было необходимо для того, чтобы возвысить человека над его животными предками. Это очень огорчило Дарвина, но худшее было еще впереди. В конце 60-х годов Альфред Рассел Уоллес, соавтор эволюционной теории, основанной на принципе естественного отбора, увлекся спиритуализмом и принялся утверждать, что на определенном этапе человеческой эволюции имело место вмешательство Божественной силы, благодаря чему у человека появились умственные способности, которые нельзя объяснить принципом естественного отбора.
Тем временем по другую сторону Атлантики самый известный сторонник дарвинизма, глубоко религиозный ботаник Аса Грей старался примирить теорию эволюции и христианство, утверждая, что Бог ввел законы эволюции и лично обеспечил регулярное появление новых вариаций. Дарвин, Хукер и Гексли воскликнули: «Это измена!» — однако «чистота» взглядов оставила в меньшинстве их, а не Грея. При этом позицию большинства нельзя назвать необоснованной. Как мы видели, Уилберфорс без труда показал, что свидетельства в пользу атеистического дарвинизма были недостаточно убедительными.
Что касается церковников поздневикторианской эпохи, то они готовы были принять эволюционную теорию в ее смягченном варианте. Как Лайель, Грей и Уоллес, они хотели вернуть Богу роль архитектора и надзирателя эволюции. Причем они были не единственными, кто считал, что идеи Дарвина нуждаются в дополнениях. Возможно, самое удивительное в событиях, произошедших после 1859 года, — то, что ученые, церковники и вообще образованные люди начали высказывать определенный скептицизм в отношении теории естественного отбора. Как мы видели в главе 9, идея эволюционных изменений в результате действия слепых сил отбора не была привлекательна для верующих, преисполненных национального оптимизма. Вместо этого большинство предпочло бы эволюционную модель, в которой присутствовали бы внутренняя или порожденная Божественным провидением тенденция к постоянному совершенствованию или же всевидящий Бог, руководящий процессом развития. Такие идеи неизбежного прогресса соответствовали и времени и месту, тогда как колесо рулетки, явно присутствующее в дарвинизме, хотя и не полностью признаваемое самим Дарвином, этому критерию не отвечало.
В результате к 1880-м годам как ученые, так и люди, не занимавшиеся наукой, больше придерживались взглядов, которые можно было бы отнести к религиозно-прогрессистским. За исключением самых упрямых консерваторов, англиканская церковь к этому времени уже признала эволюционную теорию как свидетельство непрерывного прогресса и Божественного всеведения. Вместо того чтобы все больше расходиться в разные стороны, после 1860 года наука и религия продолжали весьма гармонично сосуществовать.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Традиционный рассказ об оксфордской схватке между Томасом Гексли и Сэмюэлем Уилберфорсом сильно расходится со свидетельствами очевидцев. В тот вечер ученые-профессионалы не проиграли, но и не победили. Когда пыль улеглась, религия в Англии оставалась столь же динамичной и мощной социальной силой, как и до этого. И епископ Уилберфорс так же продолжал проповедовать свои религиозные убеждения, как в молодости, когда был юным и амбициозным старшекурсником. По ряду взаимосвязанных причин наука и религия будут существовать бок о бок многие годы. Уилберфорс еще проживет 10 лет, прежде чем погибнет, упав с лошади (Гексли пошутил: один-единственный раз мозг епископа и реальность вошли в соприкосновение, что закончилось для него фатально). И хотя не исключено, что в последние десять лет жизни епископ стал лучше понимать достоинства дарвиновской теории, вероятность этого очень мала. Даже среди его менее консервативной братии дарвинизм оставался теорией меньшинства, и большинство священников высокого ранга считали, что вера в божественно направляемую эволюцию видов полностью соответствует их религиозным чувствам. Поэтому если задаваться вопросом, изменили ли общее мировоззрение оксфордские дебаты, то ответ вряд ли будет положительным.
