Глава десятая,
в которой читатель перенесется из жесткой реальности романов середины XIX века в «прекрасную эпоху», которую можно считать вторым рождением романтизма. В противовес натуралистическим картинам Флобера, Золя и Мопассана, искусство la belle epoque предлагает взглянуть на любовь как на самое идеалистическое и вдохновляющее чувство. Эдмон Ростан создал пьесу «Сирано де Бержерак» в конце XIX века – в то время, когда, казалось бы, все идеалистические представления о рыцарстве, куртуазности и романтизме благополучно выветрились из сознания читателя. Тем не менее Ростан с помощью своего героя Сирано – уродливого, но в то же время, прекрасного душой человека, чьи слова и стихи способны пробудить любовь в сердце самой жестокой красавицы, – убеждает в том, что любовь по-французски вовсе не сводится к пошлым интригам и игре ничего не значащих слов.
Иллюстрация А.Ф. Горге к пьесе Э. Ростана «Сирано де Бержерак»
Любовь в «беспечные девяностые»
Вы дали мне любовь.
Как одинокий марш,
Она звучит во мне, и, может быть, за это
Навеки будет образ ваш
Последним образом поэта.
Эдмон Ростан. Сирано де Бержерак, 1897 [77]
«Беспечные девяностые» – так в англоязычном мире называли 90-е годы XIX века. Французы такое время называют la belle époque — прекрасная эпоха. В воображении тотчас всплывают образы Эйфелевой башни, заполонивших улицы велосипедов, плакатов Тулуз-Лотрека, картин Ренуара и скульптур Родена, мюзик-холла, кабаре, оперы и оперетты, бульварных пьес, art nouveau, эмансипированных женщин, куртизанок, актрис, высокой моды с ее безумными туалетами, огромных денег, заполонивших торговлю и столичные бульвары.
Кроме того, «беспечные девяностые» – это возвращение любви и в литературе, и в жизни. После угнетающего реализма Флобера и жестокого натурализма Эмиля Золя, после позорного поражения во Франко-прусской войне 1871 года, Третья республика готова была доказать миру, что она по-прежнему родина моды, роскоши, вкусной еды и любви.
По правде сказать, любовь больше не могла сохраняться в тех формах, какие были приняты в начале XIX века. Она должна была трансформироваться, приспособиться к новому времени, «выучиться» на ошибках прежних поколений, не впадая при этом в крайности романтизма и не заглядывая в любимые Флобером заплесневелые уголки души. Для толпы нуворишей, завсегдатаев кафе, любовь была искрометной и эфемерной, как брызги шампанского. Мужчина мог лишиться состояния, потратив его на известную куртизанку, но он не умирал от любви, если только его не убивали на дуэли. Дуэли решавшие дело чести в борьбе за неприкосновенность репутации любимой женщины, были распространены повсеместно, хотя официально они были запрещены, а за участие в дуэли можно было поплатиться не только должностью или свободой, но и жизнью: мерой наказания могла быть и смертная казнь. Но даже к ним влюбленные относились беспечно. Нередко их сюжет развивался так же, как в мальчишеской драке, – до первой крови, после чего дуэлянты рука об руку могли покинуть поле битвы и закончить вечер в кафе или гостиничном номере совсем с другой женщиной.
Любовь приобрела театральный оттенок, характерный для «беспечных девяностых». Она превращалась в своеобразную игру, с декорациями салонов, гостиничных номеров, кабинетов в модных ресторанах. Эти кабинеты посещали состоятельные мужчины, желающие угостить свою даму в приватной обстановке, их обслуживал метрдотель или осведомленные официанты. Чтобы получить представление о таком кабинете, зайдите в ресторан La Pérouse на набережной Августинцев в Париже, который открылся в 1766 году и до сих пор пользуется популярностью у богатой публики.
Мужчины со своими любовницами или женами разъезжали в экипажах по Елисейским Полям или в Булонском лесу. Изысканные платья дам, шляпки, украшенные перьями, и боа подчеркивали достоинства женской фигуры в форме песочных часов, что достигалось с помощью жестких корсетов из китового уса. Мужчины во фраках, с моноклями, в шелковых цилиндрах, с гордостью говорили о своих победах над женщинами. Как утверждал в своей «Психологии любви» (1889) Пьер Дарбле, «уважение к мужчине зависит от красоты его любовницы» [78] .
Любовников больше не интересовали встречи на природе, если только речь не шла о каком-нибудь роскошном приморском курорте вроде Трувиля, Дьеппа или Довиля, где среди прочих развлечений можно было полюбоваться женщинами и мужчинами в купальных костюмах, полностью закрывающих тело. Марсель Пруст, величайший французский романист XX столетия, ностальгически вспоминал о своих поездках в детстве с матерью в Кабур, который в романе назван Бальбеком, где они останавливались в Гранд-отеле, и бесконечно восхищался «девушками в цвету», каждый год прибывавшими на пляж. Даже когда мы с мужем останавливались в Гранд-отеле в 80-х годах, в нем все еще сохранялась атмосфера тех дней, и женщины на пляже по-прежнему демонстрировали свои туалеты. Мой муж, никогда прежде не видевший дам, загорающих topless , подметил достоинства сложения правнучек очаровательных прустовских девушек.
Фонтенбло тоже было излюбленным место отдыха обеспеченной публики. Расположенный неподалеку от Парижа городок, в котором было удобно провести ночь, стал идеальным местом для влюбленных, которые, подобно Жорж Санд и Альфреду Мюссе в 30-х годах XIX века, не хотели привлекать к себе внимания. Некоторые гостиницы здесь были известны своей особой деликатностью. До сих пор высокопоставленные правительственные чиновники предпочитают назначать встречи в Фонтенбло.
Пожалуй, и теперь ни одно место в мире не способно соперничать с Парижем, который был и остается городом любви. Он снова открыл свои улицы и бульвары всему, что привносит пикантность в городскую жизнь: торговле, искусствам, политике и любви. В центре города по обоим берегам Сены расположились бесчисленные рестораны, кафе, гостиницы, магазины, театры, церкви, общественные здания и парки, где могли бы встретиться и полюбить друг друга мужчины и женщины, принадлежащие к самым разным социальным слоям. Послав письмо, которое доставлялось в тот же день, можно было назначить свидание в великолепном здании оперы Гарнье – Гранд Опера. Несколько слов, невзначай брошенных через прилавок продавщице, заканчивались встречей поздним вечером в кабаре на Монмартре. Парочки из рабочей среды, успевшие отложить достаточную сумму денег, наверное, ходили под ручку, выбирая ресторанчик, чтобы отпраздновать свадьбу. Если жених и невеста были католиками, накануне свадьбы они обязательно приходили к приходскому священнику, который учил их, как жить в ладу с религиозными предписаниями. Я отлично помню, как мы с моим другом-католиком Патом Макгрейди зашли в старинный храм в Туре, когда приехали по студенческому обмену во Францию, и дружелюбный священник принял нас за влюбленных, которым нужен совет перед свадьбой. Несмотря на свободу отношений, которую допускали многие мужчины и женщины до женитьбы, браки по-прежнему совершались не только на небесах, но и на Земле. Благодушные и безвкусные буржуазные парочки стремились к прочным союзам, надеясь на семейное счастье. Как лаконично заметил Роджер Шаттак в своей замечательной книге «Золотоносные годы» (Banquet Ye a r s) : «Любовь длиться вечно не может, но брак должен» [79] .
