Тридцать лет спустя, когда Сартр и де Бовуар обсуждали свои личные отношения в интервью немецкому кинорежиссеру Алисе Шварцер в 1974 году, они признались, что их союз длиной в жизнь продержался отчасти благодаря эмоциональным и сексуальным связям с другими партнерами. Они скромно умолчали о том, что помогали деньгами некоторым из своих любовников уже после того, как сексуальные отношения прекратились. На склоне жизни Сартр выплачивал ежемесячные пособия Ванде Мишель Виан (бывшей жене писателя Бориса Виана после развода с ним) и удочеренной им в 1965 году Арлетт Элькаим. Де Бовуар тоже была щедра по отношению к своим бывшим любовникам, друзьям и своей овдовевшей матери.
Поскольку героиней фильма была де Бовуар, Сартру в нем отводилась незначительная роль. Де Бовуар тогда увлеклась движением за освобождение французских женщин, которое Сартру было чуждо. Де Бовуар в этом фильме откровенно говорила о женской бисексуальности. В ее представлении бисексуальность была естественна для женщин, принимая во внимание их привязанность к матери и чувство причастности, которое объединяет их с другими женщинами. Это чувство причастности проявляется во время дружеского обеда в доме де Бовуар на Левом берегу Сены, где хозяйка восседает во главе стола в окружении полудюжины женщин, среди которых ее приемная дочь Сильви Лебон. И у Сартра, и у де Бовуар были приемные дочери, которые и стали их наследниками и душеприказчиками.
В июне 1975 года, когда ему исполнялось семьдесят лет, Сартр дал длинное интервью журналу Le Nouvel Observateur . Он признался, что в его жизни было несколько женщин, но добавил, что «Симона де Бовуар – единственная». Его благодарность к ней была лишена всякой двусмысленности:
«Я мог поверять свои мысли Симоне де Бовуар еще до того, как они действительно оформились… Она была великолепным собеседником… мы с ней даже не спорили. …Это не значит, что я всегда соглашался с ее критикой, но чаще всего я принимал ее замечания.
…Ни к чему стесняться в выражениях, если тебе выпало счастье любить человека, которому ты можешь объяснить свою точку зрения…» [125]
Мне, как и многим читателям Сартра и де Бовуар, пришлось пересмотреть свое отношение к их идеализированному образу и примириться с их слабостями. Сначала они открыли мне такие философские понятия, как бытие и ничто, существование и сущность, достоверность и неверие и, разумеется, сущностная и преходящая любовь. Их модель интеллектуального партнерства я культивировала в своей семье, в своих отношениях с моим мужем. Их книги – пьесы Сартра и его автобиография «Слова», как и «Мемуары хорошо воспитанной девушки», «Очень легкая смерть» и «Второй пол» де Бовуар – были включены в программу университетского курса, который я вела более тридцати лет. Когда я стала заниматься проблемами женщин, мне не раз приходилось удивляться тому, до какой степени «Второй пол» помог найти ответы на множество вопросов феминистского движения. Убеждение Бовуар в том, что женщины останутся вторым полом до тех пор, пока добровольно будут носить обручальные кольца, сегодня справедливо так же, как и в 1949 году, когда она высказала эту мысль. Женщинам, родившимся в 1908-м и принадлежащим к классу, считавшему работу по найму недостойным занятием для своего пола, де Бовуар доказала, что способна зарабатывать себе на жизнь и стать во всем равной мужчине. В этом отношении де Бовуар и Сартр не разочаровали друг друга, ведь до самого конца их отношения были отношениями равных как в экономическом, так и в интеллектуальном плане.
Я не единственная, кто согласен с негативным взглядом де Бовуар на материнство. У нее были свои причины, и очень серьезные причины, видеть в материнстве помеху самореализации. Даже в наши дни, если женщина хочет добиться успеха в бизнесе, политике или науке, у нее больше шансов преуспеть, если она бездетна. По этой причине де Бовуар полагала, что мужская модель успеха оправдывает себя. Она просто не смогла оценить той эмоциональной глубины и физиологического расцвета, которые приходят с материнством. Бессмысленно судить де Бовуар и Сартра, опираясь на модель нуклеарной семьи, так как они всегда отрицали ее, считая ханжеской буржуазной выдумкой. Одному Богу известно, как они ненавидели буржуазию, к которой принадлежали их семьи! Как ни странно, свою скандальную любовь втроем они называли «семьей», возможно, вопреки самим себе, тоскуя по биологическому родству, которого они сознательно избегали.
Долгое время я была поклонницей де Бовуар. Я была и остаюсь до сих пор членом редакционного совета Общества Симоны де Бовуар, основанного около тридцати лет тому назад профессором Иоландой Паттерсон. Кроме чтения курса лекций о Сартре и Симоне де Бовуар, я писала о ней научные работы и статьи в учебниках. Совсем недавно я написала письмо в New York Times в защиту нового перевода «Второго пола» – феминистского шедевра де Бовуар, – сделанного в 2010 году Констанс Борд и Шейлой Маловани-Шевалье: их работа была до неузнаваемости искажена в Times благодаря Франсин дю Плесси Грей [126] .
Самая трепетная ассоциация с Симоной де Бовуар связана с конференцией 1987 года, которую я организовала в Стэнфордском университете при содействии центра женских исследований (сейчас это институт Мишель Клайман по гендерному развитию). Конфереция была посвящена автобиографии Симоны де Бовуар. Располагая ограниченными средствами, я пригласила де Бовуар выступить на конференции. Она прислала свою сестру Элен, которая привезла в университет свои картины. Именно на этой конференции в апреле 1987 года Элен получила известие о смерти Симоны и немедленно вылетела обратно в Париж в сопровождении нескольких профессоров.
Симона де Бовуар была похоронена рядом с Жан-Полем Сартром на кладбище Монпарнас. На их могилах лежит одна надгробная плита. Тем, кто не знаком с историей их жизни, может показаться странным это надгробие, похожее на те, что ставят супружеским парам, с разными фамилиями на нем. После смерти их физические останки соединились, но, в отличие от Абеляра и Элоизы, они не верили в загробную жизнь. Как пронзительно писала де Бовуар: «Его смерть разлучила нас. Моя смерть не соединит нас… Как прекрасно, что мы так долго могли жить в гармонии на земле» [127] .
Так какими же останутся образы Сартра и Симоны де Бовуар в истории любви? Для меня они, прежде всего, поборники свободы во всех жизненных аспектах, в том числе и в любви. Их не связывали ни традиционные юридические обязательства, ни церковные обряды. Они заявили о своей воле любить друг друга в любом смысле этого слова. Кроме того, они не ограничивали своей свободы, вступая в отношения с другими людьми, честно признаваясь друг другу в своих связях на стороне, что до сих пор вызывает удивление. Хотя восходящая к Средневековью французская традиция поощряет внебрачные связи женатой пары, никому не удавалось так безоговорочно воспользоваться этим правом, и никто не оформил его в виде любовного пакта, дающего равные права мужчине и женщине. В этом отношении Сартр и де Бовуар были пионерами феминистского движения, хотя, возможно, и не признавались в этом. Де Бовуар начала действовать в женской организации только в 1970 году, когда движение потребовало этого от нее.
Что отличает их любовь от того, что американцы называют «гражданским браком»? Главное отличие заключается в том, что де Бовуар и Сартр были преданы друг другу и уважали друг друга до конца жизни. Вопреки всему – любовникам, нахлебникам, приемным детям и приятелям, которые опекали Сартра, когда он ослеп и стал терять ориентацию, – де Бовуар оставалась его «единственной женщиной». Они были настолько преданы друг другу, что вызывали чувство зависти у всех, кто их знал достаточно близко.
