Когда разразился нью-йоркский скандал 2011 года, французы вынуждены были задаться вопросом, уместен ли заговор молчания, если речь идет о сексуальной неосмотрительности публичных людей. Им пришлось задуматься над обвинениями в адрес некоторых мужчин, в частности сильных мира сего, в том, что те не только ожидают эротической благосклонности со стороны своих подчиненных, но иногда для достижения своих целей прибегают к силе. В конце концов обвинения против Стросс-Кана были сняты, так как свидетельница обвинения солгала по нескольким пунктам, но французские феминистки не собирались забывать об этой сомнительной истории: они воспользовались ею, чтобы публично обсудить вопрос о том, где проходит граница между флиртом и сексуальной агрессией, надеясь, что их голоса заставят мужчин задуматься, прежде чем тащить женщин в постель.
Конечно, совсем не так я хотела бы закончить эту книгу. Секс по принуждению – это не любовь. Это форма насилия над женщиной, а иногда и над мужчиной. Однако отношения между сексом и любовью настолько запутаны, что французы, как известно, объединяют одно с другим и даже оправдывают сексуальные притязания, связанные с запугиванием или применением силы. Первой реакцией французских мужчин на дело Стросс-Кана было представить его как «неосторожный поступок, так сказать, приударил за горничной» [138] . Конечно, во Франции, как и в других странах, хозяева издавна пользовались бесправием служанок. После таких отношений возможно было рождение незаконных детей, как в случае с Виолеттой Ледюк, но редко они становились настоящей любовью.
Кроме того, во Франции наряду с романтической любовью, с тех самых пор как ее в XII веке придумали трубадуры, всегда поощрялось и плотское наслаждение. Почитайте «Ключ к любви» (La Clef d’Amors ), средневековое наставление в искусстве любви. Некоторые советы мужчинам шокируют даже современного читателя [139] . Полагали, что насильник должен жениться на женщине, которой он овладел, если она докажет ему свою честность.
Теми же соображениями руководствуется Вальмон из «Опасных связей»: в конце концов, он влюбляется, хотя и не сознаётся себе в этом. Мадам де Мертей открывает Вальмону природу его чувств, обнажая потаенные уголки его души.
Сотни лет сексуальные отношения во Франции регулировались правилами куртуазной любви и галантности, а также королевскими указами. Еще в XIV веке французские короли выбирали себе официальных любовниц и смотрели сквозь пальцы на внебрачные связи придворных. Невозможно было представить себе, чтобы французский король осудил своего придворного за эротические приключения, если только он не ущемлял интересов самого короля. Вспомните Генриха I V, Бассомпьера и мадмуазель де Монморанси! Даже если церковь смотрела на это иначе, Франция всегда оставалась страной, где сексуальность считали чертой национального характера, которой можно гордиться.
Любовь без сексуальной близости – не французское изобретение. Пусть англичане, немцы и даже итальянцы превозносят платоническую любовь, считая ее даром небес. Французам некого противопоставить божественной дантовской Беатриче, Вечной женственности Гёте или британскому «Ангелу в доме» из одноименной поэмы Ковентри Патмора. Вместо них во Франции и в жизни, и в литературе мы видим таких женщин, как Элоиза, Изольда, Джиневра, Диана де Пуатье, Жюли де Леспинас, Юлия из романа Руссо, мадам де Сталь, Жорж Санд, мадам Бовари, Колетт, Симона де Бовуар и Маргерит Дюрас, которые стали символами французской любви. Мужчинам моделью мужественности должны служить Ланселот, Тристан, короли Франциск I, Генрих II, Генрих IV, Людовик XIV и Людовик XV, Сен-Пре, Вальмон, Ламартин, Жюльен Сорель, Мюссе, звезды французского кино и президенты.
Да, несмотря на подчеркнутый интерес к физическому наслаждению, для большинства французов любовь всегда была чем-то бóльшим, нежели удовлетворение физической потребности. Любовь порождает нежные чувства, побуждает к уважению и верности, может стать основой продолжительной связи или брака длиною в жизнь. В XVIII столетии было два таких союза, о которых мы не говорили в нашей книге, так как это заняло бы слишком много времени. Первый – союз Вольтера и мадам де Шателе, безупречной во всех отношениях пары, чья разносторонняя связь продолжалась долгое время. Второй – союз графини де Сабран и кавалера де Буффле, любовников, которым пришлось преодолеть неисчислимые препятствия, чтобы через двадцать лет наконец вступить в брак [140] .
В прошлом продолжительный брак по любви или любовную связь, вероятно, было так же трудно сохранить, как и сейчас. Жорж Санд называла любовь «чудом», которое нужно поместить меж двух желаний, чтобы они соединились и превратились в нечто целое. Она сравнивала любовь с религиозной верой, когда двое влюбленных вместе стремятся к вечности. Жорж Санд осталась верна своему идеалистическому представлению о продолжительной любви.
Настоящая история любви во Франции заняла бы не менее десяти томов. Большинство из них было бы рассказами о любовных связях, хотя некоторые были бы посвящены любви несостоявшейся. Вспомним, к примеру, принцессу Клевскую, которая предпочла идеальную любовь физической близости с принцем Немурским, или юного Феликса де Ванденеса и материнскую любовь мадам де Морсоф из бальзаковской «Лилии долины». Вспомним «фиктивный брак» Андре Жида и его жены, которой он признавался в любви до самой ее смерти. Вспомним героев фильмов Эрика Ромера, например «Моя ночь у Мод», где разговоры о любви важнее, чем ее реализация.
Любовь в бесконечном разнообразии ее форм противится навязыванию представлений о том, какой она должна быть. Она способна принимать формы неудержимой страсти и разделенного экстаза, понимания на уровне подсознания и нежной гармонии, разрушающей ревности и насилия. Она, прежде чем найти слова, которые адекватно передают чувства, может начаться с молчания, нерешительности, взаимного согласия, скрытого желания. Официальное признание в любви можно облечь в едва слышное: Je t’aime – «Я люблю тебя», – или в развернутое объяснение, которое заставит партнера ответить тем же. Когда кто-то говорит: «Я люблю тебя», – он всегда надеется на ответное признание [141] . Французы, возвеличивающие Сирано и Кристиана, как правило, многословны в любви. Веками они представляли любовь эмоциональной и словесной схваткой, соединением сердца и разума, страстной симфонией, сокрушающей любые преграды. Бетховену, воспевшему любовь в музыке, нужно было родиться французом.
То же относится и к Моцарту: две его знаменитые оперы – «Свадьба Фигаро» и «Дон Жуан» – в совершенстве передают любовные настроения, царившие во Франции того времени. В первой опере, в основу которой положена пьеса Бомарше, любовь на французский манер представлена как игра между мужчиной и женщиной, где мужчины, облеченные властью, берут верх, но всегда находятся умные женщины, способные завлечь их в ловушку. «Дон Жуан», в основе либретто которого – пьеса Мольера, показывает циничное отношение к любви. Дон Жуан не желал ничего, кроме любовных связей, которыми наслаждался до тех пор, пока Бог не отнял у него жизнь.
Сегодня, как мне кажется, мы живем в то время, когда физическая составляющая любви превалирует над эмоциональной. В Америке и во Франции, как и вообще на Западе, любовь развивается как бы «с конца»: сначала много секса, а только потом любовники учатся любить друг друга по-настоящему, и некоторым даже удается научиться. Французы переживают критический период, схожий с флоберовским антиромантизмом. Однако возможно, что идеальная любовь еще не умерла, даже оказавшись в таком безотрадном положении. Конечно, ее можно увидеть в кино, раз уж в жизни она стала такой редкостью. Множество французских фильмов предлагают миру неистребимую веру французов в то, что любовь есть величайшее из человеческих стремлений, самая важная составляющая жизни на земле.
