От трудов Аристарха до нас дошли лишь отрывки и косвенные цитаты, в основном касающиеся хитроумных геометрических выкладок, при помощи которых он доказывал, что Солнце значительно больше Земли. Однако очевидно, что это открытие подтолкнуло его к мысли, что Солнце представляет собой центр известной Вселенной и что звезды неимоверно далеки от нас. Едва ли можно требовать такого гигантского концептуального скачка в мировоззрении от простых смертных. Кроме всего прочего, чтобы совершить этот скачок, нужно было хорошо понимать суть понимания весьма специфического феномена под названием «параллакс».
Параллакс – явление в той же степени земное, в какой и небесное, и общее представление о нем довольно просто, так что читатель легко его усвоит. Закройте один глаз и поднимите руку с растопыренными пальцами так, чтобы видеть ребро ладони. Если помотать головой, то увидишь, как при перемене угла зрения в поле зрения попадают то одни, то другие пальцы. В этом и есть суть параллакса: это видимые изменения относительного местонахождения отдаленных предметов в зависимости от угла зрения. Чем дальше эти предметы, тем меньше видимые отклонения – тем меньше наблюдаемое угловое смещение между ними. Смелые выводы Аристарха, в частности, опирались на то обстоятельство, что звезды в ночном небе вообще не обладают параллаксом, они никогда не смещаются друг относительно друга. А значит, заключал Аристарх, если Земля не представляет собой неподвижный центр всего сущего, звезды так немыслимо далеки, что мы просто не можем измерить их параллакс при изменении положения Земли.
Это был мощный скачок. Более того, незадолго до обнародования идей Аристарха великий философ Аристотель уже отмел возможность, что звезды находятся заметно дальше планет, причем опирался он при этом в числе прочего на то же самое отсутствие параллакса. Доводы Аристотеля были основаны на логике и здравом смысле. Он опирался на более ранние представления о том, что Земля есть центр мироздания. Аргументация Аристотеля была очень проста: если у звезд вообще нет параллакса – они не смещаются друг относительно друга – значит, все они зафиксированы на каком-то слое окружающей нас неподвижной по своей природе небесной сферы.
Все это на первый взгляд совершенно логично – вот только сам Аристотель предпочитал иную космологическую модель (основанную на переработанных и дополненных идеях его наставника Платона): по Аристотелю Вселенная состояла из примерно пятидесяти пяти толстых прозрачных хрустальных сфер
[13], концентрически описанных вокруг неподвижной Земли и содержащих планеты и звезды, которые и вращались вместе с ними. В подобной геоцентрической Вселенной мы были бы средоточием всех естественных движений, а звезды и планеты вечно описывали бы вокруг нас круги по мере скольжения и вращения хрустальных сфер.
Читатель, вероятно, спросит, зачем Аристотелю для космологической модели потребовалось целых пятьдесят пять хрустальных сферических слоев. Отчасти дело в том, что ему необходимо было обосновать всю систему небесной механики, передачу сил, которые обеспечивали трение оболочек друг о друга и заставляли их двигаться – всю сложную систему движений и устройств, благодаря которой светила перемещались бы по небесам. Эта конструкция должна была дать ответ и на другой важнейший вопрос, стоявший перед прото-космологами тех времен: планеты, в отличие от звезд, описывают в небе достаточно сложные траектории.
Эти затейливые перемещения составляли основную часть загадки, решить которую Аристарх, а затем и Коперник пытались при помощи смещения Земли с центральной позиции. Само слово «планета» образовано от греческого словосочетания, обозначающего «блуждающая звезда», а наши планеты, светящие ярким отраженным светом, и в самом деле блуждают. Они не просто перемещаются относительно звезд на видимом небосклоне, но и заметно меняют положение от ночи к ночи, иногда движутся в обратном направлении, закладывают вселенские виражи в течение нескольких месяцев и лишь затем трогаются дальше. Некоторые из них, например, Меркурий и Венера, ведут себя еще капризнее: иногда их вообще не видно. И даже скорость движения планет по небесам, похоже, то растет, то уменьшается – и одновременно меняется еще и яркость этих проказниц! Казалось бы, когда Аристарх предложил свою гелиоцентрическую систему, все должны были вздохнуть с облегчением, поскольку если Земля движется по собственной орбите вокруг Солнца, это мгновенно решает задачу загадочного возвратного движения планет (в астрономии есть особый термин «попятное движение»). При такой конфигурации причина подобного странного поведения крайне проста: когда Земля движется по кругу, наша точка зрения постоянно меняется. Естественно, время от времени меняется и направление нашего движения относительно той или иной планеты, и расстояние до нее, вот почему ее наблюдаемая яркость то увеличивается, то падает.
Это была красивая, ладная конструкция, основанная на фактах, – и многим она была словно кость в горле. Если Земля движется, значит, у звезд должен быть заметный параллакс: ведь они не так уж далеко. А помимо отсутствия наблюдаемого параллакса, смещение Земли с престижной центральной позиции было богохульством, мало того – смешно было даже подумать, что средоточие нашего существования лежит не в центре всего, так что бедному Аристарху крепко досталось.
Другая причина противодействия гелиоцентризму, скорее всего, коренится в общем неприятии идей, намекающих на множественность обитаемых миров. В противоположность единомышленникам Платона и Аристотеля, отстаивавшим идею божественного творения единственной в своем роде Земли, греческие мыслители наподобие Демокрита и Эпикура предлагали модель реальности, основанную на представлении о неделимых частицах и пустоте – об атомах и пространстве. Тогдашние атомы были непохожи на атомы в современном понимании этого слова: они представляли собой философскую концепцию единиц материи, таких маленьких, что их нельзя было разглядеть, твердых, однородных внутри, разного размера, веса и формы, поскольку с их помощью приходилось описывать бесконечное множество структур. Идея атомов натолкнула этих философов на мысль, что Земля, возможно, не уникальна. Напротив, должно существовать бесчисленное множество обитаемых миров, заключенных в некоем абстрактном пространстве и времени (теперь-то нам понятно, что речь шла о параллельных Вселенных). Неудивительно, что идея множественности миров не пришлась по вкусу последователям платоновской или аристотелевской философской школы.
В итоге за несколько десятков лет после Аристарха множество естествоиспытателей предложили геоцентрическое «решение»
[14], позволяющее объяснить досадно неудобное движение планет по небосводу и при этом сохранить уникальное центральное место Земли в мироздании. Их решение дилеммы движения светил, вероятно, зародилось почти век спустя после столкновения Аристарха и Аристотеля, на рубеже II века до н. э., когда эту идею выдвинул астроном и геометр Аполлоний Пергский. Позднее это объяснение было изложено в трудах Клавдия Птолемея. Грек Птолемей был римским гражданином и жил в Египте, который находился тогда под римским владычеством, примерно три века спустя после Аристарха. Он был выдающимся мыслителем, написавшим множество значительных трудов на самые разные темы, в том числе по астрономии, географии, астрологии и оптике. А главное – он оставил нам астрономический трактат, известный под названием «Альмагест»
[15], который заложил основы космологических представлений, господствовавших в течение следующих 1400 лет.
