– Хочешь, буду Машей.
– Нет, раз уж ты хочешь быть Юдифь, то пусть так. Мне нравится. Только что делать будем, с волосами?
– Менять.
– Как?
– Чтоб стали розовые, во. Так пружинная назвала.
– Кто?
– Ну баба та, из лаборатории. Не важно, кароч. Меняй.
– Красить, значит.
– Наверное. А ещё длину. У меня до сюда обычно, – стучу себя по шее.
– То есть, ещё и наращивать?
– Это тебе видней.
– Уговорила! Для девушки брата наизнанку вывернусь.
Девушка? Я – девушка Фила? Да никогда! Уж лучше с Гилем, пусть он зелёный, но зато мужик хоть куда! Или с Тодором. Тот, канеш, на всю голову шибанутый, уши стрижёт и народ на рынке продаёт. А сам ничего. Не, жуткий, канеш, однако ни жиртрест.
Но её расстраивать не стану. Не покрасит ещё.
Она отходит, крутит что-то на полке и раздаётся голос. И музыка! Я никогда её не слышала раньше, но знала. Говорили о ней. От музыки во мне дрожит, щиплет глаза и сладко-сладко так. И очень не сразу доходят слова.
Я довольно молодой Бог.
И, возможно, у меня опыта нет,
Но, девочка моя, я помочь тебе бы мог,
И пролить на жизнь твою солнечный свет.4
Великий Охранитель! Он говорит с ними! И даёт им музыку! Может, я ошибалась, и это – благословенный край? Наверняка сам Охранитель зашвырнул меня сюда. Может, он что-то хочет сказать мне?
Ни минутки у тебя нет,
На работе перерыв – всего ничего.
Но ты напудришь нос, выйдешь на обед.
И за столиком кафе ты встретишь его.
За столиком в кафе? Что такое «кафе»? Кого его я должна встретить? И что значит – выйти на обед? На обед же приходят.
Боги говорят с нами, но мы, тёмные, не понимаем их речей. Так что, буду просто ждать, а там – придёт само. Точно!
Замётано, Великий Охранитель. И спасибо тебе, что не оставляешь одну.
А ещё Алёна что-то приятное мутит с моей головой.
И мне снова счастливо.
***
По субботам у Карпыча баня. Подвесил над топкой бадью, снегу набросал – вот и вода. Трубу на улицу вывел, вентиль прикрутил – душ готов. Загородил угол ветошью. Крякает, пофыркивает. Моется. И плевать, что на дворе с утра – минусовая температура. Он ещё потом снегом растирается.
Огонь! Лопатой не добьёшь!
Выскакивает из сторожки голиком. И плевать ему, что поезда идут мимо. А там бабы и мелкота. Он не стесняется. Да и поезда ходят редко. И ровно – в три, в шесть, в девять, в двенадцать. Не понять только – ночи или дня. Тут постоянная серость и снег. Снег и серость. Только на востоке, из-за снежных шапок гор нет-нет да и мигнёт семафором солнце. Сюда, в Зимнюю губернию, оно не заглядывает совсем.
Под топчаном у Карпыча целый ящик хлама. Видел, когда он собирался в баню. Билет либо там, либо в форме. А больше тут прятать некуда. Не в синтезатор же?
Растягиваю содержимое ящика по топчану. Ну дед и барахольщик! Зачем ему это дерьмо? В топку всё, к чёрту!
Злюсь.
Потрошу форму: ложка! Ложка, б***ь! Этой он точно не жрёт, я бы знал.
В топку!
Купюра. Затёртая в хлам. Едва разбираю достоинство – трёшка. Насколько я знаю, тут ходят железные тьёнги. Так на хрена трёшка? Не понять какого государства и года. Не тянет Карпыч на нумизмата.
Топка полыхает прожорливо и ярко, обрадованная кормом, что я ей бросил. И тогда замечаю цифры в углу: 03 03 3999. Телефон? Шифр? Нужно запомнить. Пригодится. У каждого кода есть расшифровка.
Фото. Чёрно-белое, на нём Карпыч, куда моложе, но хмурый и в той же шапке. Рядом мальчик лет двенадцати с настороженным взглядом волчонка.
Билета нет.
– А ты крысёныш, оказывается.
Вздрагиваю, поворачиваюсь на голос. Карпыч в одних трусах и сапогах, а берданку наставляет.
– Знал бы, что ты за урод, бросил бы подыхать ублюдка.
Лезет в топку, выгребает, что может, голыми руками. Материт меня.
Сейчас только ногой пни – полетит в печь. И поминай как звали. Пока разберутся, я буду очень далеко и не здесь. Был бы. Но мне нужен билет.
Зато теперь берданка у меня.
Он встаёт медленно, задирает обожжённые руки. Волосы под мышками топорщатся. На плече наколка с девушкой. Урка, как есть. Алкаш грёбанный.
– Говори, где он?
Карпыч сплёвывает, щурится нехорошо.
– А ты, гнидник вонючий, берданку-то опусти. И давай как мужики перетрём. Если ты мужик?
Выбора нет. Опускаю оружие, но не кладу.
Карпыч молча бредёт к топчану, сопя одевается. Садится нога за ногу, сцепливает пальцы на остром колене.
– Ты, ушлёпок, всех по себе судишь?
– А ты нет?
– Отвечай! – прям как мой бывший начальник орёт. Тот, правда, плохо кончил.
– Оружие у меня. Так что сейчас я главный.
– Ты трусло, а не главный.
Сплёвывает в мою сторону. Почти попадает. Бить не стану, пока. Седлаю стул, ствол кладу на колени, опираюсь руками на спинку.
– Ну так где, дед?
Он не отвечает. Тянется за фоткой, где пацан. Разглаживает бережно, кладёт в карман. Там же и другая, с розоволосой девкой. Сентиментальный ублюдок.
– Это сын мой. Ради него и живу. Ради него всё. Думаешь, мне, старому, нужен какой-то грёбанный рай? Или Твердь эта Небесная? Мне нет, а ему – нужно. Вот и отдал билет. Пусть хоть сын поживёт, раз у меня не срослось. У тебя дети есть, а, Серёга?
Нет у меня детей! И не будет, если буду торчать здесь с тобой! Зубами скриплю, а он мне их заговаривает.
– Тебе билет нужен? – ухмыляется Карпыч. – Ну так сходи к моему сыночку и возьми. Он у меня нежадный, весь в меня. Может, и отдаст.
Наклоняет голову, щерится. Не разберёшь – оскал или улыбка.
– Схожу. Говори, куда.
– В Залесье.
– А поконретнее. Мне что-то влом по всему твоему Залесью за ним бегать.
– Бегать не будешь, он сам придёт.
– Ой ли! С чего ему не пойми к кому-то приходить?
– Из любопытства. Он у меня мальчик любознательный. Ему всегда были интересны лохи, которые сами в пасть лезут.
– Считай, презентация удалась. И я забоялся, ага. Так как его найти?
– Зайдёшь в Залесье, спросишь Тодора. И молись потом, чтобы у него было хорошее настроение.
